– О, он красивый и очаровательно звенит.

– Этого он не сможет передать, – сказала Джун. Потом добавила мечтательно: – Но вы могли бы дать намек на это, Харолд, – как Леонардо.

– Леонардо!

– О, конечно! Я знаю, он не...

Рафаэлит перебил ее.

– Губы не мажьте, – сказал он Флер.

– Не буду, – покорно согласилась Флер. – Джун, до чего мне нравится портрет Энн! Вы не подумали, что теперь она непременно захочет иметь портрет Джона?

– Конечно, я его уговорю завтра, когда он приедет.

– Он ведь собирается фермерствовать – этим отговорится. Мужчины терпеть не могут позировать.

– Это все чепуха, – сказала Джун. – В старину даже очень любили. Сейчас и начинать, пока он не устроился. Прекрасная получится пара. За спиной рафаэлита Флер прикусила губу.

– И пусть надевает рубашку с отложным воротничком. Голубую – правда. Харолд? – подойдет к его волосам.

– Розовую, в зеленую крапинку, – пробормотал рафаэлит. Джун кивнула.

– Джон придет к завтраку, так что к вашему приходу его уже здесь не будет.

– Вот и отлично. Au revoir!..

Она протянула рафаэлиту руку, что, казалось, его удивило.

– До свидания, Джун!

Джун неожиданно подошла к ней и поцеловала ее в подбородок. Лицо ее в эту минуту было мягкое и розовое, и глаза мягкие; а губы теплые, словно вся она была пропитана теплом. Уходя, Флер думала: «Может, надо было попросить ее не говорить Джону, что я буду приходить?» Но, конечно, Джун, теплая, восторженная, не скажет Джону ничего такого, что могло бы пойти во вред ее рафаэлиту. Она стояла, изучая местность вокруг «Тополей». В эту тихую заводь можно было попасть только одной дорогой: она ныряла сюда и выходила обратно. Вот здесь ее не будет видно из окон, и она увидит Джона, когда он будет уходить после завтрака, в какую бы сторону он ни пошел. Но ему придется взять такси, ведь будет картина. Ей стало горько от мысли, что она, его первая любовь, теперь должна идти на уловки, чтобы увидеться с ним. Но иначе его никогда не увидишь! Ах, какая она была дурочка в Уонсдоне в те далекие дни, когда их комнаты были рядом. Один шаг – и никакая сила не могла бы отнять у нее Джона: ни его мать, ни старинная распря, ни ее отец – ничто! И не стояли тогда между ними ни его, ни ее обеты, ни Майкл, ни Кит, ни девочка с глазами русалки; ничего не было, только юность и чистота. И ей пришло в голову, что юность и чистота слишком высоко ценятся. Она так и не додумалась до способа увидеть его, не выдав преднамеренного плана. Придется еще немножко потерпеть. Пусть только Джон попадет художнику в лапы, и возможностей найдется много. В три часа она явилась с костюмом и прошла в комнату Джун переодеться.

– В самый раз, – сказала Джун. – Прелесть, как оригинально. Харолд прямо влюбится.

– Не знаю, – сказала Флер. Пока что темперамент рафаэлита казался ей не очень-то влюбчивым. Они прошли в ателье, ни разу не упомянув о Джоне. Портрета Энн не было. И как только Джун вышла принести 'как раз то, что нужном для фона. Флер сказала:

– Ну? Будете вы писать портрет моего кузена Джона? Рафаэлит кивнул.

– Он не хотел, она его заставила.

– Когда начинаете?

– Завтра, – сказал рафаэлит. – Он будет приходить по утрам, одну неделю. Что в неделю сделаешь?

– Если у него только неделя, ему бы лучше поселиться здесь.

– Не хочет без жены, а жена простужена.

– О, – сказала Флер, и мысль ее быстро заработала. – Так тогда ему, вероятно, удобнее позировать днем? Я могу приходить утром; даже лучше чувствуешь себя свежее. Джун могла бы известить его по телефону. Рафаэлит пробурчал что-то, что могло быть истолковано как согласие. Уходя, она сказала Джун:

– Я хочу приходить к десяти утра, тогда день у меня освобождается для моего дома отдыха в Доркинге. Вы из могли бы устроить, чтобы Джон приезжал днем? Ему было бы удобнее. Только не говорите ему, что я здесь бываю, за одну неделю мой портрет вряд ли станет узнаваемым.

– О, – сказала Джун, – Кот это неверно. Харолд всегда с самого начала дает сходство; но он, конечно, будет ставить холст лицом к стене, он всегда так делает, пока работает над картиной.

– Хорошо! Он уже сегодня кое-что сделал. Так если вы беретесь позвонить Джону, я приеду завтра в десять.

И она терпела еще целый день. А через два дня кивнула на холст, прислоненный лицом к стене, и спросила:

– Ну, как ведет себя мой кузен?

– Плохо, – сказал рафаэлит. – Ему не интересно. Наверно, ум не тем занят.

– Он ведь, знаете, поэт, – сказала Флер.

Рафаэлит взглянул на нее глазами припадочного:

– Поэт! Голова у него неправильной формы – челюсть длинна, и глаза сидят слишком глубоко.