– Что ты понимаешь под магнетизмом, Майкл? Лучи заходящего или восходящего солнца?

– По возможности и то и другое, папа.

– Трудно, – сказал сэр Лоренс, – трудно. Верно одно – умный человек для вас слишком большая роскошь. То есть как?

Слишком тяжко пришлось публике от умных людей, а в Англии, Майкл, ум не так уж и ценят. Характер, мой милый, характер!

Майкл застонал.

– Знаю, знаю, – сказал сэр Лоренс, – вы, молодежь, считаете, что это понятие устарелое. – И вдруг он так вздернул свободную бровь, что монокль упал на стол. – Эврика! Уилфрид Бентуорт! Как раз подходит – «последний из помещиков возглавляет трущобную реформу» – вот это здорово, как теперь говорят.

– Старик Бентуорт? – нерешительно повторил Майкл.

– Он не старше меня – шестьдесят восемь, и не имеет никакого касательства к политике.

– Но ведь он глуп?

– Ну, заговорило молодое поколение! Грубоват и смахивает на лакея с усами, но глуп – нет. Три раза отказывался от звания пэра. Подумай, какое впечатление это произведет на публику!

– Унлфрнд Еентуорт? Никогда бы я не вспомнил о всегда думал, что он честный человек и больше никто – удивлялся Майкл.

– Но он и правда честный!

– Да, но он всегда сам об этом говорит.

– Это верно, – сказал сэр Лоренс, – но нельзя же совсем без недостатков. У него двадцать тысяч акров, он увлекается вопросом откорма скота. Состоит членом правления железной дороги, почетный председатель крикетного клуба в своем графстве, попечитель крупной больницы. Его все знают. Члены королевского дома приезжают к нему охотиться, родословную ведет еще от саксов и больше чем кто бы то ни было в наше время приближается к типу Джона Буля. Во всякой другой стране его участие погубило бы любой проект, но в Англия... Да, если тебе удастся его залучить, дело твое наполовину сделано.

Майкл с веселой усмешкой взглянул на своего родителя. Вполне ли Барг понимает современную Англию? Он наспех окинул мысленным взором разные области общественной жизни. А ведь – честное слово – понимает!

– Как к нему подъехать, папа? А сами вы не хотели бы войти в комитет? Вы с ним знакомы, мы могли бы отправиться вместе.

– Если тебе правда этого хочется, – в тоне сэра Лоренса прозвучала грустная нотка, – я согласен. Пора мне опять заняться делом.

– Чудесно! Я начинаю понимать ваше мнение о Бентуорте. Вне всяких подозрений: богат настолько, что выиграть ему на этом деле нечего, и недостаточно умен, чтобы обмануть кого-нибудь, если б и захотел.

Сэр Лоренс кивнул.

– Еще прибавь его внешность; это колоссально много значит в глазах народа, который махнул рукой на сельское хозяйство. Нам все еще мила мысль о говядине. Этим объясняется немало случаев подбора наших вождей за последнее время. Народ, который оторвался от корня и плывет по течению, сам не зная куда, ищет в своих вождях грубости, говядины, грога или хотя бы портвейна. В этом есть что-то умилительное, Майкл. Что у нас сегодня – четверг? Помнится, в этот день у Бентуорта заседание правления. Что ж, будем ковать железо, пока горячо? Мы почти наверно поймаем его в клубе.

– Отлично! – сказал Майкл, и они отправились.

– Этот клуб, собственно, объединяет путешественников, – говорил сэр Лоренс, поднимаясь по ступеням «Бэртон-Клуба», – а Бентуорт, кажется, на милю не отъезжал от Англии. Видишь, в каком он почете. Впрочем, я несправедлив. Сейчас вспомнил – он в бурскую войну командовал отрядом кавалерии. Что, «помещик» в клубе, Смайлмен?

– Да, сэр Лоренс, только что пришел.

«Последний из помещиков» действительно оказался у телеграфной ленты. Его румяное лицо с подстриженными белыми усами и жесткими белыми бачками словно говорило, что не он пришел за новостями, а они явились к нему. Казалось, пусть обесценивается валюта и падают правительства, пусть вспыхивают войны и проваливаются стачки, но не согнется плотная фигура, не дрогнут спокойные голубые глаза под приподнятыми у наружных концов бровями. Большая лысина, коротко подстриженные остатки волос, выбрит как никто; а усы, доходящие как раз до углов губ, придавали необычайную твердость добродушному выражению обветренной физиономии.

Переводя взгляд с него на своего отца – тонкого, быстрого, верткого, смуглого, полного причуд, как болото бекасов. – Майкл смутился. Да, Уилфриду Бентуорту вряд ли свойственны причуды! «И как ему удалось не впутаться в политику – ума не приложу!» – думал Майкл.

– Бентуорт, это – мой сын, государственный деятель в пеленках. Мы пришли просить вас возглавить безнадежное предприятие. Не улыбайтесь! Вам не отвертеться, как говорят в наш просвещенный век. Мы намерены прикрыть вами прорыв.

– А? Что? Садитесь. Вы о чем?

– Дело идет о трущобах; «не поймите превратно», как сказала дама. Начинай, Майкл.

Майкл начал. Он развил тезисы Хилери, привел ряд цифр, разукрасил их всеми живописными подробностями, какие смог припомнить, и все время чувствовал себя мухой, которая нападает на быка и с интересом следит за его хвостом.

– И когда в стенку вбивают гвоздь, сэр, – закончил он, – оттуда так и ползет.

– Боже милостивый, – сказал вдруг «помещик», – боже милостивый!

– Насчет «милости» приходится усомниться, – ввернул сэр Лоренс.