– Кожаные подушки не пробьёт никакой холод. А вам?

– Очень.

Опять наступило, молчание. Потом Клер сказала:

– Тони, вы меня простите, да? Я ведь дала обещание.

– Не беспокойтесь, всё будет хорошо, – ответил Крум.

– Мне виден только кончик вашего носа – и то лишь когда вы затягиваетесь.

В свою очередь при свете сигареты Клер он увидел её зубы, улыбку на губах и нижнюю часть лица до глаз, утонувших в темноте.

– Снимите шляпу, Клер. И помните, моё плечо к вашим услугам.

– Смотрите, не давайте мне храпеть.

– Храпеть? Вам?

– При случае все храпят. Я тоже могу.

Они немного поговорили, но все, кроме ощущения её близости в темноте, уже казалось ему нереальным. Изредка он различал шум проезжавших по дороге машин, но больше никаких звуков не доносилось: ночь была слишком тёмной даже для сов. Трубка потухла, и Тони сунул её в карман. Клер полулежала на сиденье так близко от него, что он чувствовал её локоть. Он затаил дыхание. Уже уснула? Ну, а ему предстоит бессонная ночь – где уж тут уснуть, когда лёгкий исходящий от неё аромат будоражит все его чувства, а его рука пылает от прикосновения её руки! Даже если все ограничится только этим – и тогда грех тратить такую ночь на сон.

– Тони, если вы в самом деле не возражаете, я положу вам голову на плечо.

– Конечно, кладите!

Голова Клер погрузилась в шарф Тони; лёгкий аромат, напоминавший ему сосновый лес в солнечный день, стал сильнее. Прямо не верится, что она рядом с ним, что голова её лежит у него на плече и что так будет ещё целых шесть-семь часов. Тони вздрогнул. Как все спокойно и прозаично! Ничто в ней не выдаёт ни страсти, ни волнения, словно он её брат. И вдруг его осенило: эта ночь – испытание, которое нужно выдержать, потому что иначе она отшатнётся и уйдёт от него. Теперь она спит. Да, по-настоящему. В этом не может быть сомнений: стоит только вслушаться в ритмический звук, издаваемый её горлом, – звук, трогательно слабый, как клохтанье птенца, немножко забавный и бесконечно дорогой! Что бы ни было дальше, одного не зачеркнёшь – он всё-таки провёл с нею ночь! Тони сидел тихо, как мышь, если, конечно, мышам случается сидеть тихо. Чем глубже Клер погружалась в сон, тем тяжелей становилась её голова и тем доверчивей она прижималась к нему. Он сидел, вслушивался в её дыхание, и чувство его к ней углублялось, превращалось в страстное желание защищать её и служить ей. А ночь, холодная, непроглядная, беззвучная, – машины по дороге больше не шли, – разделяла с ним его одиночество. Она бодрствовала и дышала, словно огромное, мрачное, всепоглощающее чудовище. Да, ночь не спит. Тони отдавал себе в этом отчёт впервые в жизни. Ночь, как и день, не знает сна. Глухая и равнодушная ко всему, она тоже наделена жизнью: она не говорит, не движется, только бодрствует и дышит. Лунная и звёздная или беспросветная и глухая, как сегодня, она всегда – великий спутник человека.

Рука Тони затекла, и Клер, словно почувствовав это, приподняла голову, хотя не проснулась. Он быстро растёр плечо и еле успел отдёрнуть пальцы, как её голова качнулась и опустилась на прежнее место. Он осторожно повернул лицо, так что губы его коснулись её волос, и опять услышал те же слабые ритмические звуки, похожие на клохтанье птенца. Затем они смолкли и на смену им пришло глубокое дыхание – признак крепкого сна. Тогда, сморенный дремотой, уснул и он.

Крум проснулся, совершенно одеревенев и не соображая, где он. Кто-то поблизости от него сказал:

– Уже светает. Тони, но ещё ничего не видно.

Он выпрямился:

– Боже правый! Неужели я заснул?

– Да, бедный мой. Я чудесно выспалась, только ноги немного затекли. Который час?

Крум взглянул на светящиеся стрелки своих часов:

– Примерно половина седьмого. Ух, все тело как иголками колет!

– Давайте вылезем и встряхнёмся.

Он отозвался голосом, который, как ему показалось, прозвучал откудато издалека:

– Итак, всё кончилось.

– Было очень тяжело?

Он сжал руками виски и ничего не ответил. Мысль, что и следующую и все другие ночи он опять проведёт без неё, была для него болезненна, как удар в сердце.

Клер открыла дверцу:

– Я немного пройдусь для разминки. А потом пробежимся, чтобы согреться. Позавтракать нам нигде раньше восьми не удастся.

Он запустил мотор для прогрева. Свет медленно разливался по лесу; ствол берёзы, под которой они провели ночь, уже выступил из мглы. Затем Тони тоже вылез из машины и дошёл до дороги. Её унылая одинокая полоска терялась в лесу, все ещё сумеречном и туманном, непроницаемом и таинственном. Ни ветерка, ни звука! Тони чувствовал себя как Адам, безвинно выставляемый за ворота рая. Адам! Этакий чудаковатый, учтивый, чистенький субъект с бородкой, мужчина до грехопадения, проповедникдиссидент с ручной змеёй, яблоком познания и секретаршей, целомудренной и нестриженой, как леди Годива!

От ходьбы кровь в жилах Тони побежала быстрей. Он вернулся к машине.