словно хотел раздавить всю эту мелкую рыбешку, и, выпятив грудь, медленно вышел из гостиной.

Миссис Смолл и тетя Эстер пришли в ужас. Суизин такой чудак!

Им самим не терпелось спросить Сомса, как отнесется к исходу дела Ирэн, но тетушки знали, что спрашивать нельзя; может быть, он сам скажет что-нибудь такое, что поможет им разобраться во всей этой истории, занимающей теперь такое большое место в их жизни – истории, которая невыносимо мучила их, потому что говорить о ней не полагалось. Теперь даже Тимоти стало все известно, и новость просто катастрофически подействовала на его здоровье. А что будет делать Джун? Вот вопрос! Волнующий, опасный вопрос!

Они все еще не могли забыть тот визит старого Джолиона, после которого он так и не появлялся у них; они не могли забыть то ощущение, которое осталось у всех присутствующих, – ощущение каких-то перемен в семье, ее близкого развала.

Но Сомс не шел им навстречу; положив ногу на ногу, он говорил о недавно открытой им барбизонской школе. Вот у кого будущее, он уверен, что со временем на этих барбизонцах удастся хорошо заработать; он уже обратил внимание на две картины некоего Коро – очаровательные вещицы; если не станут запрашивать, он купит обе – когда-нибудь за них дадут большие деньги.

Миссис Смолл и тетя Эстер не могли не интересоваться всем этим, но такой способ отделаться от них не совсем им понравился.

Это очень интересно, чрезвычайно интересно; ведь Сомс прекрасный знаток, уж кто-кто, а он найдет, что сделать с этими картинами; но что он намерен предпринять теперь, после выигрыша дела? Уедет из Лондона, переберется за город или нет?

Сомс ответил, что еще не знает; по всей вероятности, они скоро переедут. Он поднялся и поцеловал теток.

Как только тетя Джули приняла от него эту эмблему расставания, в ней произошла какая-то перемена, словно она исполнилась безумной отваги; казалось, что каждая ее морщинка тщится ускользнуть из-под невидимой, сковывающей лицо маски.

Она выпрямилась во весь свой далеко не маленький рост и заговорила:

– Я уже давно решилась, милый, и если никто тебе не скажет, я…

Тетя Эстер прервала ее.

– Помни, Джули, ты… – еле выговорила она, – ты сама будешь отвечать за свои слова!

Миссис Смолл будто не слышала.

– По-моему, дорогой, ты должен знать, что миссис Мак-Эндер видела Ирэн с мистером Босини в Ричмонд-парке.

Тетя Эстер, тоже вставшая с места, снова опустилась на стул и отвернулась. В самом деле, Джулия слишком уж… Не надо было заводить при ней, при Эстер, этот разговор; еле переводя дух от волнения, она ждала, что скажет Сомс.

Он покраснел, и, как всегда, румянец вспыхнул у него где-то на переносице; подняв руку, он облюбовал один палец, осторожно прикусил ноготь и затем процедил сквозь зубы:

– Миссис Мак-Эндер – злобная дрянь!

И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

По пути на Бэйсуотер-Род, к Тимоти, он обдумал, как надо держать себя дома. Он пойдет к Ирэн и скажет:

“Я выиграл процесс и поставил на этом точку. Мне не хочется притеснять Босини; мы как-нибудь договоримся; я не буду настаивать. И давай покончим с этим. Мы сдадим дом и уедем от этих туманов, сейчас же переберемся в Робин-Хилл. Я… я не хотел быть грубым! Дай руку… и…” Может быть, она позволит поцеловать себя и забудет все, что было!

Однако, когда Сомс вышел от Тимоти, намерения его были уже не так просты. Подозрения и ревность, тлевшие в нем столько месяцев, вспыхнули ярким огнем. Он раз и навсегда положит конец этой истории; он не позволит смешивать свое имя с грязью! Если она не может или не хочет любить мужа, как это велит ей долг, исполнения которого он вправе требовать, пусть не обманывает его с кем-то другим! Он так и скажет ей, пригрозит разводом! Это заставит ее образумиться; она не пойдет на развод. А что если… если пойдет? Эта мысль сразила его; до сих пор он не допускал такой возможности.

Что если пойдет? Что если она признается? Как же поступить тогда? Придется начинать дело о разводе!

Развод! Произнеся мысленно это слово, расходившееся со всеми принципами, которые руководили до сих пор его жизнью. Сомс ощутил в нем парализующую силу. В этой бесповоротности было что-то страшное. Он чувствовал себя в положении капитана корабля, который подходит к борту и собственными руками бросает в море свой самый драгоценный груз. Такая расточительность казалась ему безумием. Это повредит его работе. Придется продать дом в Робин-Хилле, на который он истратил столько денег, возлагал такие надежды, и продать в убыток! А она! Она уже не будет принадлежать ему, не будет даже носить его фамилию! Она уйдет из его жизни, и он… он никогда больше не увидит ее.

И, сидя в кэбе, он всю дорогу не мог примириться с мыслью, что никогда больше не увидит Ирэн!

А что если ей не в чем признаваться, может быть, даже сейчас не в чем признаваться? Благоразумно ли с его стороны заходить так далеко? Благоразумно ли ставить себя в такое положение, если вдруг придется идти на попятный? Исход этого процесса разорит Босини; разорившемуся терять нечего, но что он может предпринять? Уехать за границу? Банкроты всегда уезжают за границу. Что они могут предпринять – если они будут вместе без денег? Лучше подождать, посмотреть, какой оборот примут дела. Если понадобится, он установит за ней слежку. Припадок ревности (словно разыгравшаяся зубная боль) снова овладел им; он чуть не вскрикнул. Надо решить, надо выбрать определенную линию поведения сейчас же – по дороге домой. Кэб остановился у подъезда, а Сомс так ничего и не решил.

Он вошел в дом бледный, с влажными от волнения руками, боясь увидеть ее, страстно желая увидеть ее и не зная, что сказать, что сделать.

Горничная Билсон была в холле и на его вопрос: “Где миссис Форсайт?” – ответила, что миссис ушла из дому часов в двенадцать, взяв с собой чемодан и саквояж.

Он так круто повернулся, что Билсон не удержала рукав его мехового пальто.

– Как? – крикнул он. – Как вы сказали? – но, вспомнив вдруг, что не следует выдавать свое волнение, добавил: – Она просила передать что-нибудь?

– и с ужасом поймал на себе испуганный взгляд горничной.

– Миссис Форсайт ничего не приказала передать, сэр.

– Ничего? Так, хорошо, благодарю вас. Я не буду обедать дома.

Горничная ушла, а он, не снимая мехового пальто, подошел к фарфоровой вазе, стоявшей на резном дубовом сундучке, и стал машинально перебирать визитные карточки:

Мистер и миссис Бэрем Калчер Миссис Септимус Смолл Миссис Бейнз Мистер Соломон Торнуорси Леди Беллис Мисс Эрмион Беллис Мисс Уинифрид Беллис Мисс Элла Беллис, Кто эти люди? Он, кажется, начинает забывать самые знакомые вещи. Слова: “ничего не приказала передать”… “чемодан и саквояж” затеяли игру в прятки у него в мозгу. Не может быть, чтобы она ничего не оставила! И, так и не сняв пальто, он взбежал по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, как молодожен, который вернулся домой и спешит к жене.

В комнате Ирэн все было изящное, свежее. Душистое; все в идеальном порядке. На широкой кровати, покрытой сиреневым шелковым одеялом, лежал мешочек для ночной сорочки, вышитый ее собственными руками; ночные туфли стояли возле самой кровати; край пододеяльника был откинут, точно постель ждала ее прихода.

На туалете щетки в серебряной оправе и флаконы из несессера – его подарок. Тут просто недоразумение. Какой же саквояж она взяла с собой? Сомс подошел к звонку – позвать Биасон, но вовремя спохватился, вспомнив, что надо делать вид, будто он знает, куда уехала Ирэн, надо отнестись к этому как к самой обыкновенной вещи и доискаться причин ее отъезда собственными силами.

Он запер дверь на ключ, постарался собраться с мыслями, но чувствовал, что голова идет кругом; и вдруг из глаз его брызнули слезы.

Торопливо сбросив пальто, он посмотрел на себя в зеркало.

Бледное, посеревшее лицо; он налил воды в таз и с лихорадочной быстротой умылся.