– Это Нина! Ах, Боже мой! – и взялась рукой за лоб.

– Какая княгиня Дашкова? Почему Дашкова? Я – Бологовская! – послышался уже около самых дверей взволнованный голос Нины Александровны.

– Ну, стало быть, урожденная Дашкова.

– Нет, нет! Я урожденная Огарева. Неправда!

– Постой, постой, товарищ Иванов: она княгиня по первому мужу; а вы не рыпайтесь зря, гражданочка. Из-за чего спорите? Неужели же мы не разберемся? Нам о вас все доподлинно известно – Нина Александровна Огарева-Дашкова-Бологовская, так? Так! Ну и не из-за чего волноваться! А ты, Иванов, не лезь. Товарищ начальник не с тебя, а с меня порядок спрашивать будет. Пойдите в эту дверь, гражданочка, и сядьте там.

На пороге показалась Нина Александровна и, увидев Наталью Павловну, бросилась ей на шею. Они заговорили полушепотом, Нина Александровна плакала. Жизнь абсолютно была выбита из колеи – чувство было такое, что к обычной действительности с ее повседневным укладом мы уже не вернемся вовсе. Прошло еще с полчаса… Вдруг вошел агент, по-видимому старший (который, как мне сказали, распоряжался во время обыска, а потом уходил). Он сказал:

– Кто здесь Нина Александровна Бологовская, бывшая княгиня Дашкова?

– Я, – проговорила княгиня, бледнея.

– Приготовьтесь следовать за нами.

Мы все так и ахнули. Первой нашлась Наталья Павловна, она подошла к княгине и обняла ее:

– Успокойтесь, Ниночка, не дрожите так, дитя мое! Мадам, будьте так добры, дайте Нине Александровне мой чемодан и мешочек с ржаными сухарями, которые у меня приготовлены на всякий случай. А ты, Ася, вынь из моего шкафа перемену белья и два полотенца. У меня только сорок рублей, а деньги обязательно надо иметь при себе… Зинаида Глебовна, дорогая, не найдется ли у вас сколько-нибудь?

Нелидова вынула пятнадцать рублей; княгиня, вся дрожа, поднялась, поцеловала руку Наталье Павловне, потом приникла на минуту к ее груди.

– Господь с вами, дитя мое, – сказала Наталья Павловна.

Потом княгиня повернулась к Асе, взяла ее за виски, молча, долгим взглядом посмотрела на нее, поцеловала и пошла к выходу. Со мной она не простилась. У порога она обернулась и сказала:

– Брат… Мика… Дайте ему знать, – и вышла между двумя агентами.

Очень скоро после этого тот же человек вошел и сказал, что засада снята и мы можем расходиться. Уходя, я незаметно положила тридцать рублей на самоварный столик в надежде, что сочтут своими в этом переполохе. Дома ждали пустота и отчаяние.

5 мая. Сегодня была у них и видела Лелю Нелидову. Она страшно осунувшаяся и бледная – не лучше Аси, но держится теперь вполне прилично. Конечно, снимает сливки (в смысле отношения к себе). Впрочем, я отлично понимаю, что ревную Асю к Леле и Лелю к Асе, а потому, конечно, несправедлива. Они все ждут репрессий. Чудовищно страшно чувствовать себя накануне приговора, высылки, разлуки, разоренья… Звонки пугают всех – ждут то вызова к следователю, то повестки с предписанием немедленно выехать, Наталья Павловна торопит с распродажей вещей, Ася бегает на Шпалерную, тщетно стараясь попасть к прокурору… и это все вместе взятое создает крайне удручающую атмосферу. Все почему-то уверены, что опасность грозит в первую очередь Леле Нелидовой. Я слышала, как ее мать говорила: «Я совершенно перестала спать, мне все время чудится, что идут за Лелей». А вчера Наталья Павловна сказала:

– Почему не идет Леля? Уж не случилось ли чего-нибудь? Господи, спаси нас и помилуй! Мать с ума сойдет, если возьмут девочку!

Я или чего-то не улавливаю, или от меня что-то скрывают: аристократическая каста всегда тяготеет к замкнутости, а я чужая! И вот даже то, что я между ними одна не обреченная, уже отъединяет меня от них, и, наверное, именно потому в обреченности мне чудятся элементы «похоже». Я жизни себе не представляю без Олега, без Аси и ее семьи. Они и не подозревают, что я приношу к ним в дом полностью все мое сердце! Без них – абсолютное одиночество, и любовь моя никому не будет нужна… Вот так и случается, что человек переносит любовь на животное, а еще смеются над старыми девами и одинокими стариками, которые привязываются к собакам, кошкам и лошадям. Смешного тут, впрочем, ничего нет.

6 мая. Мне кажется, Леля Нелидова не любит меня. Неужели она так злопамятна, что не может забыть случайного, минутного недоразумения? В искренности и сердечности она значительно уступает Асе; меня очаровывает в ней только «похоже» и отблеск чего-то кровно Асиного. Это показывает, насколько я еще легко попадаю под обаяние формы!

Француженку сегодня вызывали в консульство: у нее неприятности по поводу ее поведения во время ареста Олега – говорят, она бранила во всеуслышание советскую власть и, кажется, съездила по физиономии старшему гепеушнику. Арестовать ее, конечно, не могут, а вот принудить выехать за пределы СССР отлично могут, и Наталья Павловна очень этого опасается.

7 мая. Что делает он в заточении, что думает, что чувствует? Томится ли за свою Родину, или его мысли все только о семье? Вспомнил ли меня хоть один раз? «Почти наверное расстрел, – это мне сказала Наталья Павловна и прибавила: – Асе я не говорю, но она и сама, мне кажется, это понимает».

Расстрел… Выведут, завяжут глаза и… такого человека больше не будет! Пролетариат расправится с аристократом! Впрочем, нет, вздор говорю! Вот когда жгли их майорат и убивали его мать – это была пролетарская месть, а сейчас это идет не с низов, не стихийно, это резвится Сталин; ему не нужны люди, он хочет стада баранов, которых «железным посохом» погонит к «неизведанным безднам». Древних имен он боится не только как знамени, вокруг которого может сплотиться оппозиция, – он знает, что это головы, в которых мозги отточены из поколения в поколение, которые отлично разбираются во всем происходящем и не пойдут слепо. Надо уничтожить все головы, которые мыслят – всю интеллигенцию, ну, этим он и занят. Допросы… Я все знаю. Зять Юлии Ивановны вышел недавно оттуда с отбитой почкой – следователь на допросе! Сначала это были темные слухи, которые ползли, передаваясь шепотом: «Знаете ли, ему отбили почку…»; «Знаете ли, у него переломлены пальцы…» Теперь истязания в тюрьмах перестали быть тайной; об этом знают все! Вчера вечером от беспокойства и тоски я дошла до исступления: я металась по комнате, свет белой ночи за окном изводил, нагоняя невыносимую тоску… Потом я как-то вся застыла. Я не могу позволить себе истерику, как Леля: около меня никто не сядет на диване и некому отпаивать меня водой.

8 мая. Гром опять грянул! Наталья Павловна получила повестку о высылке в Самарканд в трехдневный срок. Чтобы оттянуть время, заявили, что по состоянию здоровья она ехать не может, и теперь ждут врача от гепеу. С Аси и Нелидовых взяли подписку о невыезде, это значит – жди репрессии. Ася страшно волнуется, как она уедет, оставив Олега в тюрьме; однако лица, присоединенные к обвинению только по родству, высылаются обычно после приговора над обвиняемым. Во всяком случае, и я, и Леля клялись и божились ей, что будем носить передачи и к прокурору пойдем, на это Ася ответила Леле: «Ты сама под ударом». Почему? Они все недостаточно практичны и много теряют драгоценного времени: надо было давно рассовать по комиссионным магазинам мебель и вещи, а они до сих пор еще ничего не сделали; Ася машет рукой и отвечает: «Все равно», – а на что она будет жить? Сегодня у них весь день какие-то споры, чего никогда не бывало: Наталья Павловна, обычно такая выдержанная, даже возвысила голос и почти кричала на Асю: «Сейчас же за рояль! Через две недели выпускные экзамены, а ты не прикасаешься к клавишам! Ты обязана закончить, или ты пропадешь! Подумай о ребенке!» И потом сказала, обращаясь ко мне: «Это все последствия ее глупости: когда была беременна, из кокетства не пожелала играть на экзамене и задержалась на целый год, а вот теперь может сорвать себе окончание!»

Ася со своею кротостью не возражала ни слова и послушно села к роялю,