Француженка в азарте кричала, что слышать этого не может; Наталья Павловна убеждала очень мягко: «Это мой свадебный подарок вам обоим, я хочу, чтобы тебе было уютно и спокойно и чтобы у тебя все было, как должно быть у молодой дамы! А я отлично устроюсь в библиотеке».
Олег Андреевич, кажется, еще не посвящен во все эти подробности, чтобы помочь в перестановке был вытребован старый лакей – очень благообразный тип прежнего слуги, Наталью Павловну величает «ее превосходительство» и брякнул это в кухне при соседях к ужасу мадам, которая при всех подскочила к нему, махая руками. В общем, у них было очень оживленно, но как-то неспокойно: все были слишком взвинченные, я скоро ушла, чувствуя себя лишней. Леля тоже была там и занималась перевешиванием бесчисленных фотографий и миниатюр, которые помещались над письменным столом Н.П. Столик этот, втиснутый в спальню после потери будуара, переезжает с Натальей Павловной в библиотеку. Леля в этом доме совсем своя, и это вызывает во мне иногда досаду, не понимаю почему.
Я пошла к ним пораньше, чтобы помочь в хлопотах и, по просьбе Натальи Павловны, присутствовать в качестве подружки при одевании Аси. Наталья Павловна продала для этой свадьбы бриллиантовую брошку и, по-видимому, хочет, чтобы все было как можно лучше и был соблюден весь ритуал. Когда я пришла, обеденный стол был уже раздвинут, к нему приставлен ломберный и самоварный, и все это закрыто огромной старинной белой скатертью. Около стола хлопотала француженка с незнакомой мне дамой, которая хоть и была в штопанном платье, однако выглядела исключительно distinguee [68], это оказалось мать Лели – Нелидова. Меня встретили известием, что Ася, несмотря на запрещение отлучаться из дому, куда-то незаметно убежала, пользуясь суматохой. Надо сказать, что от Аси очень мало толку при общих хлопотах: она все делает очень охотно, но вместе с тем чрезвычайно легко отвлекается и расшаливается, а деловитости не вносит ни во что. Я стала помогать перетирать хрусталь и расставлять бокалы. Прибежала Леля с корзиной серебра и рюмок, за которыми Наталья Павловна посылала ее к своим друзьям Фроловским, так как десертное серебро и бокалы частично были уже давно распроданы, и теперь их не хватало; стол накрывали на 25 персон – в прежнее время накрывали бы, наверное, на сто! Старый слуга явился во фраке и белых перчатках, приглашенный прислуживать за столом; я сразу подумала, что он будет самый парадный из всех мужчин, так как ни у кого из этих пажей и лицеистов фраков теперь, конечно, нет. Все время раздавались звонки – это доставляли корзины из цветочных магазинов; от Нины Александровны принес чудесную корзину ее брат – славный мальчик лет 14 с живыми умными глазами; он застенчиво помялся на пороге и почти тотчас убежал, сколько ни уговаривала его Наталья Павловна. Я смотрела на карточки, прикрепленные к корзинам, все известные русские фамилии; меня удивила только одна: «супруги Рабинович». Кто бы могли быть эти евреи? Корзина одна из самых роскошных, я поставила ее Асе на туалет, их комната – сад! Мадам Нелидова велела дочери разбросать на кроватях нарезанные левкои. Леля убежала в спальню, но через минуту вернулась, показывая медведя с оторванным ухом, которого нашла под подушкой на новом ложе Аси. Дамы дружно рассмеялись. Как раз в эту минуту прибежала Ася: в старой бабушкиной тальме и легком темном шарфе, она как-то растерянно остановилась посередине комнаты. Тотчас приступили к ней с вопросами: «Как смела она уйти, да к тому же еще с мокрыми после ванны волосами?»
– Я только на минутку… Я к образу старца Серафима… мне… стало страшно! – пролепетала она.
– Хороша наша невеста! С медведем собралась спать, как маленькая девочка! Перед мужем не стыдно будет? – сказала Асе Нелидова. Ася вдруг сделалась розовая- розовая… Мне стало ее очень жаль, я бы, кажется, сгорела от смущения на ее месте! Не знаю, смогла ли бы я перенести свадьбу: все время быть в центре внимания, да еще при такой специфической настроенности окружающих… Я бы, наверно, умерла со стыда при первом самом отдаленном намеке или любопытном взгляде. Вслед за этим Леля и я стали одевать Асю (девицы, как полагается по обычаю). Свадебное платье, перешитое из парижского кружевного платья Натальи Павловны, сделанное в талию со шлейфом, с закрытым воротом; в этом платье и в фате с флер д'оранжем, бледная, с опущенными ресницами, она была похожа на лилию и так трогательна, что у меня опять вся душа к ней повернулась! Когда Наталья Павловна стала ее благословлять, она встала на колени и смотрела снизу вверх взглядом испуганной овечки. Нелидова и француженка даже прослезились. Одна из них отозвалась шепотом: «Elle a peur… Oh, la petit bijou!» [69] Леля была тоже очень хорошенькая и нарядная. Ей поручалось в качестве шаферицы взять в церкви букет из рук невесты. Букет этот был весь из белых роз; его привез по обычаю шафер жениха, Фроловский. Появление его было очень эффектно: он вырос на пороге гостиной, где мы стояли вокруг Аси, и, щелкнув по-военному каблуками, отрапортовал: «Имею честь доложить вам, что жених в церкви. Прошу принять от него букет!» – это прозвучало сигналом к началу церемонии. Ася затрепетала, а я подумала: «От скольких обедов отказался Олег, чтобы купить такое количество роз!» У подъезда ждали два автомобиля; в один села Наталья Павловна с Асей, шафером и Нелидовой, в другой – француженка со мной и Лелей. В церкви появление Аси было встречено торжественным пением «Гряди, голубица», – и я опять подумала, что в образе невесты есть что-то трогательное, особенно в такой, как Ася… голубка, которая сейчас достанется в когти коршуну! В первый раз за все время я смотрела на Олега с неприязнью, в первый раз чувство сострадания в его присутствии было отдано не ему! Я думала о нем толь ко как о торжествующем самце и угадывала в Асе страх. Все говорили, что это прекрасная пара, они и в самом деле были очень красивы, когда стояли со свечами и после под руку на амвоне, принимая поздравления. Дома Наталья Павловна и Нелидовы, выехавшие из церкви на несколько минут раньше других, встретили молодых с хлебом и солью, и посыпали их овсом. Потом начался свадебный ужин. В это время мне совсем не было весело: приехало много гостей, правда, это все круг «бывших», державшихся очень корректно, но я при большом количестве чужих сжимаюсь, я в достаточной мере умею себя держать и спокойна за каждое свое слово и каждый жест, но наличие незнакомых людей само по себе стоит мне душевных усилий и убивает всякую непосредственность; к тому же я все время боялась, что вот-вот крикнут «горько» и волновалась так, как будто целоваться предстояло самой мне. И несмотря на всю респектабельность все-таки крикнули – не пожалели Асю; зачинщиками, кажется, были шафера. Я поймала себя на том, что вместе со всеми кинула на молодых любопытный взгляд: он слегка смутился, но тотчас с готовностью повернулся к ней, она же глаз не подымала! Я заметила кроме того, что Олег, за исключением первой рюмки шампанского, ничего не пил и при последующих тостах только касался губами рюмки. В 12 я была уже дома. Я знаю, что не засну и не пробую ложиться. Странно, что сегодня я вся полна не им, а Асей! Или это чувство девичьей солидарности? За все время свадебной церемонии я ни разу не ощутила ни одной капли ревности. Даже обычного сострадания к нему во мне не было… впрочем, когда после венчания пели «многая лета», я подумала: «Он обречен… не сегодня – завтра», – и сердце заныло. И еще была минута, когда священник возгласил: «Помяни, Боже, и воспитавшие их родители», – а ведь из четверых трое расстреляны! По-видимому, все гости это знали, потому что легкий вздох или шепот пронесся в ответ по церкви. Я со сжавшимся сердцем взглянула на них: оба перекрестились. Но то были два коротких мгновения, остальные были отданы Асе! Вот и сейчас я вспоминаю ее в ту минуту, когда они стояли, прощаясь с гостями: он таким властным движением продел ее ручку под свою, а у нее был вид жертвы, ресницы опущены и на бледном личике казались совсем черными… Нет, я не хочу быть на ее месте! Лучше, спокойней быть в своей комнате одной… «Только утро любви хорошо, хороши только первые встречи!»
