лилась вода, и он отряхивался, как собака, вылезшая из ванны.
— Как все прошло? — Кол напустил на себя заинтересованный вид.
— На удивление хорошо, — ответил Мак. В его глазах все еще было отсутствующее выражение, как будто часть его еще не вернулась из глубины.
— Ну, отлично, — сказал Кол, заводя мотор. — Конни говорила, что Кракен — одно из самых странных существ, которых она встречала.
Мак поднял взгляд — темные глаза его гневно сверкнули.
— Странных? Да что она знает об этом!
Кол, и так раздраженный нелепым поведением отца перед поездкой, которое напугало его подруг, бросился на защиту Конни, ведь ее здесь не было и она не могла ответить сама.
— Ничего, да? Она Универсал и ничего не знает? Да, папа, между прочим, она знает гораздо больше о мифических существах, чем ты узнаешь за всю свою жизнь, и если она говорит, что Кракен странный, значит, так оно и есть.
Мак стянул мокрую куртку от гидрокостюма и швырнул ее на палубу.
— Правильно, сынок, — язвительно сказал он. — Живи в ее тени. Играй роль комнатной собачонки при Универсале. Ты совершенно такой же, как твоя мать: рабски подчиняешься другим. Но некоторые из нас все же предпочитают независимость.
Мак произнес эту тираду, стоя в одних ярко-желтых ластах, и это выглядело бы комично, если бы его слова не уязвили Кола так сильно.
— Ты просто слеп, папа. Мама не рабыня. Ее горгона — удивительное создание.
— Ты теперь специалист у нас, да? Что там наплела тебе твоя мама?
Кол ничего не ответил; из всех людей на Земле Маку последнему он раскрыл бы тайну своего посещения Змеиной лощины. Он завел мотор и включил передачу, так что лодка с яростным ревом рванула с места. Отец и сын Клэмворси вернулись в Гескомбскую гавань, сидя на разных концах лодки.
8. Наследство
Конни решила, что завтрак — самое подходящее время, чтобы обсудить визит в монастырь в присутствии Хью. Она подождала, пока бабушка утолит голод несколькими ломтиками гренков, а потом решительно приступила к сути дела.
— Я вот что-то не пойму, тетушка… — начала она.
— Да? — Годива внезапно сделалась подозрительной.
— Вы что-то упоминали о Лайонхартах, тех, что жили в старину, вы говорили, кажется, что они были купцами.
Годива улыбнулась. Это была безопасная тема.
— Да, действительно. Я рада, что ты проявляешь к ним интерес.
— Дядюшка Хью сказал, что они были еще и мореплавателями.
Хью зашуршал своей газетой.
— Верно, моя дорогая. Конечно, великое множество их сгинуло в море: старинные корабли, может, были и красивыми, но ненадежными.
Конни подумала о том, сколько ее предков, должно быть, не поладило с Кракеном во время своих путешествий, но решила, что лучше не высказывать свои предположения вслух.
— Мне бы хотелось взглянуть на памятники им в монастыре. Ничего, если я схожу туда сегодня утром?
Годива повела носом, пытаясь уловить, что может за этим крыться.
— Может быть, дядюшка Хью пойдет со мной и все покажет?
— С удовольствием, милая. У меня там есть любимая могила, к которой я хотел бы тебя сводить: помнишь, Годива, это могила Чарльза Лайонхарта под южным окном?
Годива улыбнулась брату:
— Конечно, помню, Хью. Мы с трудом могли увести тебя оттуда, когда ты был маленьким. Да, пойди с Конни и покажи ей все.
Хью со старомодной галантностью предложил своей внучатой племяннице руку, когда они пересекали Монастырский тупик за несколько минут до того, как пробило полдень.
— Тебе хорошо здесь, Конни? — спросил он, как только они исчезли из поля зрения Годивы. — Я хочу сказать, что знаю: моя сестра может быть несколько жесткой, но она желает тебе добра.
Конни ничего не ответила.
— Просто ты выглядишь немного осунувшейся. Я уже начал беспокоиться. Она сказала, что ты должна пройти через это, чтобы вылечиться. Надеюсь, ты понимаешь.
— Я не больна, дядюшка.
Он взглянул на нее со стороны.
— Возможно, ты сама так не считаешь… Понимаю. Да и кто может понять тебя лучше? В моей семье многих с трудом можно было назвать в здравом уме — моя сестра Сибилла была совершенно… — Он осекся. — Я все равно любил ее. Ужасно, что с ее милым мужем случилось такое.
В то утро в монастыре было не много посетителей. Солнечный свет струился через круглое южное окно, отбрасывая на пол яркие цветные пятна. Конни прошла вперед и встала в центре этого цветного кольца. Она взглянула наверх. Огромное круглое окно было сделано в форме компаса — это было очевидно.
— Красиво, правда? — сказал Хью, потирая руки. — Говорят, оно здесь символизирует кольцо вечности — змею, которая кусает себя за хвост. Компас — это аллегория того, как сердце ведет нас к нашему Создателю.
«Но это и обо мне тоже», — подумала Конни. Кто-то в той семье знал, что означает этот символ, — должно быть, он и создал его.
— А по чьему заказу было сделано это окно? — небрежно спросила она.
— Супружеской пары, которая похоронена в этой могиле. Вот что я на самом деле хотел тебе показать.
Хью подвел ее к мраморному саркофагу. По сторонам он был украшен морскими образами: кораблями на всех парусах, русалками, дельфинами и рыбами. На крышке было вырезано изображение компаса. Конни наклонилась и прочитала надпись.
Здесь лежит Чарльз Генри Бенджамин Лайонхарт, возлюбленный муж и отец. Родился в 1670. Оставил сей мир в 1742. «Море призвало его домой».
А также его вдова, Сюзанна Колдикотт Лайонхарт, единая мать всем нам. Родилась в 1682. Умерла в 1743. Была вместилищем всех добродетелей.
— Очень красиво, правда? — сказал Хью, с любовью трогая надгробие, приняв ее потрясенное молчание за восхищение искусством резчика по камню. — Никогда не мог распознать, откуда эта цитата — вероятно, из Библии.
Или из его группы. Чарльз был посредником русалок, Конни была уверена в этом.
— Немного переусердствовали, однако, в отношении его вдовы. Вместилище всех добродетелей? По мне, так ужасно звучит, — продолжал он.
Сюзанна Колдикотт — ее прапра… Конни даже не знала, сколько «пра» бабушка. Она
