Нечто выбиралось на поверхность. Нечто усомнилось в себе, потому что забыло свое имя. Оно разваливалось на части. Оно силилось собрать все вместе, потому что тогда сумеет понять, что из себя представляет. Был ритмический шум, расчленение. Части, вздрагивая, нашли друг друга, и теперь он лежал на краю скалы, а изо рта шел похожий на храп шум. Чем дальше в тоннель, тем больше росло ощущение слабости. «Сейчас», к какому бы времени это «сейчас» ни относилось, отделилось от приступа страха. Позволив забыть причину. Тьма была глубже сна. Глубже любой живой темноты, ибо время там остановилось, кончилось. Провал в небытие, колодец, открывший выход из мира, и теперь любая попытка просто быть изматывала настолько, что он мог только лежать на скале и существовать.

Потом подумал:

— Значит, я умирал. Это была смерть. Я до смерти перепугался. А теперь мои части соединились — и значит, я жив.

Вокруг тоже все изменилось. Три Скалы стали ближе, усеянные чем-то острым, — «наверное, ракушки мидий», пришла блестящая мысль, — что больно врезалось в щеку.

— Кто меня сюда сунул?

Он проследил за словами до кончика языка — от этого стало немного больно. Кончик распух, горел, во рту была соль. Он увидел поодаль пустые брюки и на скале странные отметины. Отметины были белые и параллельны друг другу. В них была кровь и клочья пены.

Он переключился на тело. В твердом, похожем на жердь предмете он узнал свою правую руку, откинутую назад. Почувствовал боль в суставах. Руку он расслабил, она легла свободно, а он не сводил взгляд с кисти, которой заканчивалась рука.

Теперь он понял, что лежит голый, потому что правая кисть сжимала трусы. Они были изодраны в клочья, в кровавых пятнах.

— Я дрался.

Он лежал, тупо обдумывая свое положение.

— На скале есть еще кто-то, кроме меня. Он выполз из щели и избил меня.

Лицо скривилось.

— Не валяй дурака. Ты один. У тебя был припадок.

Ощупью он поискал левую руку и нашел, крякнув от боли. Пальцы были в крови.

— Сколько все это длилось? «Сегодня» это или «вчера»?

Он поднял себя на четвереньки.

— Именно в тот момент, когда я снова обрел себя, когда я уже выигрывал, накатило еще что-то новое. Страх? Образ, рожденный реальностью?

Провал в небытие.

— На этой стороне провала все совсем по-другому. Будто в театре, когда закончилась репетиция со светом и вдруг свет вырубили. И тогда на месте крепких и ярких декораций в лучах дежурной лампы видишь серенькое размалеванное барахло. Как в шахматах. Проведешь блистательную атаку, но прозеваешь шах, и игра превращается в избиение, и вот ты уже на лопатках.

Сияющие скала и море, надежда, еще не погашенная, героизм. А потом, в мгновенье торжества — осознание, страх, как падающая ладонь.

— Что же такое я вспомнил? Лучше больше не вспоминать. Не забудь забыть. Сумасшествие?

Хуже сумасшествия. Здравый смысл.

Он поднял себя на четвереньки и пополз по своему следу, отыскивая его по раскиданной одежде и отметинам на скале, пополз к тому месту, где начался припадок. Возле Гнома он остановился, посмотрел вниз на скалу и на выцарапанный на ее поверхности образ — образ, который теперь перечеркнула решетка зубов.

— Этого следовало ожидать. Все это следовало ожидать. Мир останется верным форме. Ты забыл об этом.

Он задумчиво смотрел вниз на полосы, бежавшие за скалой среди моря.

— Не надо глядеть на море. Или надо? Что лучше — потерять рассудок или сохранить? Лучше сохранить. Я не видел того, что надеялся там увидеть. Не то я помню.

Потом пришла важная мысль. Она заставила его тотчас обыскать всю скалу, да не как попало, а дюйм за дюймом. Прошла целая вечность, полная поисков, ушибов, падений, волнений, прежде чем он вспомнил, что глупо искать — чтобы коснуться — кусочка дерева, раз его нет.

Трусы все болтались в руке, и вдруг неожиданно пришла мысль: их можно надеть. Так он и сделал, голова прояснилась от всех туманов, кроме тумана боли. Он потрогал руками голову, нащупал припухлость под волосами — волосы слиплись от крови. Оглядел ноги. Белые пятна уменьшились и потеряли значение. Вспомнил, что надо делать, и поднялся к выбоине с водой. Там, в проеме, на дальнем конце, он углядел неожиданный, яркий свет, и глубокое кресло перенесло его точнехонько на Смотровую Площадку; и он знал, что за звук и свет это предвещает.

Солнце все еще ярко сияло, но в одной части горизонта что-то переменилось. Он встал на колени, чтобы понаблюдать за переменой, и горизонт разделила вертикальная линия света. В каждом глазу она оставила свой значок, позволив увидеть процесс разделения. Он крутил головой, вглядываясь в зеленые полосы, остававшиеся после света, и увидел, что на поверхности моря тьма провела четкую черту. Черта приближалась. Он тотчас вернулся в свое тело и сразу все понял.

— Дождь!

Конечно.

— Я же сказал, будет дождь!