Нет, ноги мои не примерзли к бетону. Они в него провалились.

– Это у них называется – покататься, – сказал Генри. – Хулиганье. Я бы им показал – покататься.

Открыл дверцу и заглянул.

– Вот! Полюбуйтесь!

Попятился и повернулся. В руке у него был золотой крестик на цепочке.

– Ну? Чего-чего, а крестика мисс Долиш сроду не нашивала, ни в коем разе!

Капитан Уилмот наклонился к руке Генри.

– Ты уверен, Генри? Где-то я его видел...

Генри поднял крестик к самым глазам.

– Й. Хэ. Сэ [6]. И на другой стороне тоже чего-то есть. «Э. Б. Амор винсит омниа». Это еще чего?

Капитан Уилмот повернулся ко мне:

– Поди сюда, Оливер. Ты у нас грамотей.

Внутри я весь похолодел от страха, снаружи весь горел от стыда.

– По-моему, это значит – любовь побеждает все.

– Э. Б. – сказал Генри. – Эви Бабакумб!

Он поднял грустный карий взор на мое лицо и не опускал.

– То-то я говорю – где-то видел, – сказал капитан Уилмот. – Рядом живет. Ходит ко мне уроки брать, понимаете? Письма, карточки, ну всякое такое. Она его под низ надевает, вот сюда.

– Она раньше тут работала, – сказал Генри, все еще не сводя глаз с моего лица. – Пока к доктору не перешла. Тогда, значит, и потеряла.

– Вообще-то, – сказал капитан Уилмот, – она его не всегда под низом носит, когда бусы не надевает, он у нее снаружи висит, вот тут. Ну, я пошел.

И поковылял к своей коляске, больше не поминая ни команду, ни аккумулятор. Он нам улыбался, и улыбка стала зверской, когда он усаживался. Сложил обе палки, развернул коляску и засвистел прочь.

Генри все смотрел мне в лицо. Меня, поднимаясь от пяток, неудержимо захлестывала краска. Вот прилила к плечам, ударила в руки, так что они взбухли на руле. Залила мне лицо, голову, даже волосы у меня горели.

– Н-да, – сказал наконец Генри. – Эви Бабакумб.

Двое перемазанных в бензине рабочих, возившихся с мотором грузовика, уставились на нас с улыбками, только что не такими зверскими, как у капитана. Будто у него глаза на затылке, Генри к ним обернулся.

– Я вам деньги за что плачу? Чтоб вы весь день рты разиня стояли? Мне эти вентиля к полшестому нужны!

Я вякнул:

– Можешь ей сам передать. Или, хочешь, я...

Генри повернулся ко мне. Я отлепил от руля одну руку, протянул. Он раскачивал крестик, как маятник, и внимательно меня разглядывал.

– Вы ведь машину не водите, мастер Оливер?

– Нет. Нет. Не вожу.

Генри кивнул и уронил крестик в мою ладонь.

– С приветом от фирмы.

Отвернулся и опять сунул голову в машину. Ноги мои вновь обрели способность двигаться. Я повел прочь свой увечный велосипед, зажав в руке крестик. Когда я подходил к нашему флигелю, в голове стучало только: ух, пронесло.

Отведя велосипед, я прошел коридором в аптеку, где папа щурился у окна над микроскопом.

– Генри, – сказал я, небрежно раскачивая крестик. – Генри Уильямс. Мисс Бабакумб забыла эту вещицу, когда работала у него в гараже. – Я подбросил и ловко поймал крестик. – Попросил, чтоб я ей отдал, – сказал я. – Ведь она сейчас в приемной, нет? Я только зайду...

Я прошел коротеньким коридорчиком и открыл дверь. Эви сидела за конторкой, пытаясь рассмотреть правым глазом свой левый в круглом зеркальце. И увидела вместо него меня.

– Олли! Ну зачем ты...

– Здрасте. Я думал, ты обрадуешься.

Изо всех сил изображая небрежность Роберта, я бросил крестик на конторку. Эви в него вцепилась с ликующим воплем: