непроницаемая для взглядов, зато правильная, привлекательная, Боже мой,
— Хватит, Софи!
— Тебе же все равно, разве нет?
Тони привстала на колени, сменив позу. Своими новыми, дневными глазами Софи увидела, как сместился и поплыл этот невообразимый изгиб от линии лба под дымчатыми волосами вниз, по дуге длинной шеи, по плечу, включая намек на грудь, и плавной кривой до самого конца, где палец ноги играл сандалией.
— В общем-то, не все равно.
— Ну, тогда тебе придется потерпеть, моя дражайшая Тони.
— Я больше не Тони. Я — Антония.
Софи расхохоталась.
— А я — София.
— Как скажешь.
И странное существо снова уплыло прочь, оставив свое простертое — фактически необитаемое — тело. Софи захотелось пустить радио на такую громкость, чтобы снесло крышу, но это выглядело бы поступком из детства, с которым они так неожиданно распрощались. И она осталась лежать на спине, разглядывая потолок с большим сырым пятном. В очередном приступе осознания она увидела, что новый дневной свет делает темное пространство за ее затылком еще более непроглядным, но одновременно и более неоспоримым — оно там есть, и все тут!
— У меня глаза на затылке!
Она рывком села, осознав, что произнесла эти слова вслух; потом, на соседнем диване, — поворот головы, долгий взгляд:
— А?
Никто из них больше ничего не сказал, и Тони вскоре отвернулась. Не может быть, чтобы Тони это знала! Но она знала.
У меня на затылке глаза. То поле зрения никуда не делось, даже расширилось, и там сидит и смотрит наружу через глаза тварь по имени Софи — тварь, которая на самом деле безымянна. Она может выбирать — либо выйти на дневной свет, либо таиться в этой личной области бесконечной глубины и удаленности, в этом потайном убежище, откуда исходит вся ее сила…
Софи зажмурилась, ее точно озарило. Ей удалось установить — или восстановить — связь между этим новым чувством и старым, связанным с тухлым яйцом, со страстным желанием стать колдуньей, перейти грань, желанием, чтобы то невероятное, что таится во тьме, воплотилось и разрушило безмятежное существование дневного мира. Казалось, что сейчас, когда ее обычные глаза закрыты, те, на затылке, открылись и смотрят во тьму, уходящую в бесконечность конусом черного света.
Она прервала созерцание и открыла дневные глаза. На соседнем диване свернулась клубком фигура, ребенок и женщина, и, разумеется, тоже воплощение — но ведь не жалких уколов дневного света с его пышностью и цветением, а тьмы и упадка?
Именно с этого момента Софи перестала подчиняться многим из тех условностей, которых требовал от нее мир. В ее руках оказалась измерительная линейка. Примеряй ее к «обязана» и «должна», «нужно» и «хочется». Если в данный момент эти понятия не подходят миловидной девушке с дополнительными глазами на затылке, она дотрагивается до них своим жезлом, и они исчезают. Алле — оп!
Когда близняшкам было по пятнадцать с небольшим, учителя посоветовали Тони поступить в колледж, но та сомневалась. Она заявила, что предпочла бы стать моделью. Софи не знала, чего ей хочется, но ей казалось бессмысленным поступать в колледж или день за днем отягощать свое тело чужими одеждами. Пока Софи еще не могла до конца поверить, что наступает время жить во внешнем мире, Тони отправилась в Лондон и отсутствовала очень долго, чем привела в бешенство папу и школьное начальство. Дело в том, что, поскольку девушка — существо хрупкое и беззащитное, через несколько дней ее уже искали по всем правилам, через Интерпол, как в телепередачах. Затем она вдруг нашлась, почему-то в Афганистане, и ей угрожали очень большие неприятности, так как ее случайные попутчики оказались наркоторговцами. Дело шло к тому, что Тони могла надолго угодить за решетку. Софи была потрясена смелостью Тони, немного ей завидовала и решила продолжить самообразование. Первое, что она сделала, будучи уверена, что Тони наверняка уже избавилась от своей девственности, — изучила свое тело посредством соответственно установленного зеркала. То, что она увидела, не произвело на нее особого впечатления. Она попробовала с парой мальчишек, но те оказались некомпетентными, а их причиндалы — смехотворными. Однако с их помощью Софи поняла, какую изумительную власть над мужчинами дает ей красота. Она изучила движение транспорта по Гринфилду и выяснила, что лучшее место — у почтового ящика в сотне ярдов за Старым мостом. Она стала ждать там, пропустила грузовик и мотоциклиста и выбрала третьего водителя.
Он вел маленький пикап, не легковушку, был смуглый, привлекательный и сказал, что едет в Уэльс. Софи села к нему в машину, поскольку он, судя по всему, говорил правду, а если он ей не понравится, она больше никогда его не увидит. В десяти милях от Гринфилда водитель свернул на проселок, остановился на лесной опушке и, тяжело дыша, обхватил Софи. Тогда она предложила пойти в лесок и там обнаружила, что в его компетентности сомневаться не приходится. Но она представить себе не могла, что будет так больно. Закончив свою часть дела, мужчина отделился от нее, вытерся, застегнул штаны и посмотрел на нее со смесью триумфа и тревоги.
— Не говори никому, поняла?
Софи слегка удивилась.
— А зачем мне кому-то говорить?
Он посмотрел на нее с меньшей тревогой и с большим триумфом.
— Ты была девственницей. А теперь — нет. Я тебя поимел, ясно?
Софи достала предусмотрительно захваченные салфетки и вытерла с бедра струйку крови. Мужчина восторженно сказал в пространство:
— Поимел девственницу!
Софи натянула трусики. На ней было платье вместо джинсов — крайне нехарактерно для нее, но тоже заранее предусмотрено. Она с любопытством посмотрела на мужчину, недвусмысленно радовавшегося жизни.
— И это всё?
— Что всё?
— Секс. Ебля.
— Господи! А ты чего ожидала?
Софи ничего не ответила за ненадобностью ответа. Потом ей преподали урок об особенностях мужской натуры — если данный экземпляр мог считаться типичным представителем. Инструмент ее посвящения сообщил ей, какому риску она подвергалась, ее
