спрашивала себя, чем все это кончится, и подумывала задать этот вопрос Аполлону от себя, но к тому времени я знала об оракуле уже достаточно и не верила, что этот вопрос стоит задавать ему. И задала его Иониду. На обеде, который дала для коринфского богача. Он привел с собой женщину, чье лицо было открыто, а красота поражала. Не думаю, что она была его женой, во всяком случае, не главной женой. Еще был приглашен Аристомах с женой Демаретой. Они принадлежали к местным землевладельцам, про которых я упомянула, хотя храм в свой городской дом перестроили не они. Демарета была разговорчива – я еще не привыкла к этому в женщинах. Нет, городской дом им просто необходим. С каждым годом жить в деревне становится все опаснее. Муж попенял ей, что о подобных вещах говорить не следует, после чего, заметила я, сам сказал то же самое и продолжал объяснять:

– Македонцы, вы понимаете? Им надо охранять свои границы, а для этого требуется согласие с Эпиром. Однако горы кишат разбойниками. Не знаю, первая госпожа. Некоторые – иллирийцы, другие из… ну… даже из самой Этолии и шайки разношерстных негодяев, откуда угодно и по любым причинам! Всякий раз, когда македонцы проводят чистку своей южной границы, мы узнаем об этом по росту преступности. Особенно мне не нравится то, как они перестали драться между собой и действуют всюду, где пожелают.

Ответил ему коринфянин:

– А вы не жаловались правителю? Для римлянина он совсем не плох. Дары не помешают, но он пришлет отряд, а то и предпримет карательную экспедицию. Собственно говоря, я с ним знаком. И намекну ему. В конце-то концов он все время ворчит, что его воинам здесь, в Пелопоннесе, приходится сидеть сложа руки.

Ионид сделал гримасу:

– Римские легионеры?

– Не вижу ничего дурного в том, чтобы использовать людей согласно их жребию.

– Ты хочешь сказать, мой благородный господин, что римляне умеют сражаться, тогда как эллины и даже македонцы – нет?

– В конечном счете так и есть. Я реалист. Как всякий, кто ведет обширные дела. Жрецам и земельной аристократии, конечно, удобнее поклоняться старым богам и позволять другим трудиться на себя, но деловые предприятия – другое дело. Когда ты сказал «римские легионеры» таким поганым тоном – прошу у вас прощения, госпожи, – то позволил себе выходку, которая в делах обошлась бы тебе в целое состояние. Вы, греки…

– А ты разве не грек?

– Неужели не заметно по моему выговору? Я финикиец. Нет, вы, греки, способны на великую храбрость, но главным образом когда деретесь друг с другом.

Аристомах побагровел. Возможно, вырвалось наружу его имя.

– Не уверен, что твои мнения столь же желанны, как твое присутствие.

Настал мой черед.

– Но расскажи нам про римлян. Мы здесь видим их так редко, и, конечно, они приезжают как просители. Почему они так хороши в сражениях?

– Этого никто не знает, – сказал коринфянин. – По какой-то причине они на заре времен усвоили урок, который мы, эллины, так и не усвоили даже в нынешние времена.

Жена коринфянина мило улыбнулась Иониду:

– Открой нам свои мысли, верховный жрец.

– Я могу сказать вам, что я думаю. Мое мнение. Но доказательств у меня нет. Причина в этой кровоточащей голове. Когда они основали Рим и начали его строить, то, копая на одном из семи холмов, наткнулись на недавно отрубленную человеческую голову, которая еще кровоточила. Это место и теперь зовется Капитолий, что означает «место головы», не так ли? Ну, если бы подобное произошло с вами, вы бы ощутили испуг. Смертельный испуг. Глубокий непреходящий испуг. Видите ли, они не религиозны, как мы, а только суеверны. Подумайте об этом! Найти человеческую голову в яме, которую сами только что выкопали, и продолжали копать! А испуганный римлянин – самый опасный зверь в мире. И они сразу же начали, как вам известно. Затевали войны с соседями – один городишко воюет с другим, – потому что, если соседа не укоротить, кто знает, что он вам устроит. Ведь он уже – ну, не он, так кто-то еще – подбросил вам жуткое предзнаменование, а кто тогда был рядом и подглядывал? Значит, надо либо силой его прогнать, либо заставить присоединиться к вам, позаботившись устроить так, чтобы он согласился на ваше верховенство. Но разумеется, после этого для полной уверенности надо, чтобы ваше верховенство признали ваши новые соседи, которые прежде были соседями вашего соседа, и так далее. Так что под конец вы со своим страхом доберетесь в одну сторону до Красного моря, а в другую до Ультима Туле [6]. И прежде, чем кончат, они приберут к рукам все. Ведь страх заставляет вращаться небесный свод!

– Верховный жрец, твои слова звучат так… мне не следовало бы этого говорить… так, будто ты суеверен. «Страх заставляет вращаться небесный свод!»

– Ну, – сказал коринфянин, – мир он вращаться не заставляет, это уж точно. Но я вернусь к тому, что сказал. Почему не использовать людей согласно их жребию?

Опять настал мой черед.

– Но, благородный господин, ты еще не сказал нам, какой урок наши римские друзья усвоили на заре времен. Уж во всяком случае, не страшиться, я полагаю!

– Любезная госпожа, они научились объединять. Легион – единое целое. Под командованием хорошего полководца – а боги свидетели, хороших полководцев у них хватает – десять легионов превращаются в руки одного тела – тела полководца, если хотите. Да, они – скучный сброд с пристрастием к кровавым бойням, которое удовлетворяют на своих празднествах, к полному удовольствию мужчин, женщин и детей, называя это религией. Все в Риме заимствовано у вас, греков, за исключением того, что, увы, делает их вашими господами.

– И вашими тоже!

– О да, верховный жрец. Но мы – маленький народ.

Финикийский богатейший делец обернулся к Аристомаху:

– А ты, господин, что думаешь ты о наших господах?

– О римлянах, хочешь ты сказать? Если римский правитель сумеет поддержать мир и порядок среди моих нагорий, распяв горстку разбойников и изгоев, то я хотя бы получу что-то взамен налогов, которые вынужден платить. А что до них самих, то в отличие от нашей госпожи Пифии и его святости, верховного жреца, я не обязан иметь с ними дела.

– Но ты не сожалеешь о их правлении? В Афинах всегда есть партия… только подумать! Не назвать ли мне ее подпольной партией?.. которая хочет самоуправления для Эллады. Отличная штука, чтобы писать на стенах города, набитого учителями, – и к тому же на некоторых из великолепнейших стен! Но они – кто бы они ни были – подлинными афинянами быть не могут. У них нет вкуса, и они не в ладах с правописанием. Если бы римляне ушли, как они поступили не так уж давно, Фивы разделались бы с Афинами быстрее, чем с вареной спаржей, прости меня, первая госпожа. Твое вино, конечно же, попало сюда прямо с Олимпа. Хитрый мальчишка Ганимед, видимо, берет на лапу. Это нектар!

– Тем не менее, – сказал Ионид, – их можно понять. Молодежь спрашивает себя: с какой стати чужеземцы, не имеющие ни науки, ни религии, ни философии, ни астрологии, занимают столь важное место в их жизни? Послушай, Аристомах! Ты ведь такой же эллин, как все мы, и даже больше, чем многие и многие. Так неужели ты не чувствуешь, что человек должен быть сам себе господином?

– Кто говорит, что не чувствую?

– Аристомах, милый, – сказала Демарета, – не забывай, что сказал врач!

– За то, чтобы попить этот нектар, как кто-то его назвал, по-моему, вы, ваша милость,