бы он захотел. Проблема, которую Мамеха не предвидела, заключалась в том, что у Нобу был не более чем праздный интерес к моему мизуажу. Только определенный тип мужчин тратит свое время и деньги на охоту за мизуажем, и, как оказалось, Нобу не из их числа. Несколько месяцев назад, как вы помните, Мамеха предположила, что ни один мужчина не станет поддерживать отношения с пятнадцатилетней начинающей гейшей, если его не интересует мизуаж. Именно во время этого разговора она сказала мне: «Можешь не надеяться, что его привлекла беседа с тобой». Возможно, она не ошибалась относительно моих бесед, не знаю, но Нобу точно не интересовал мой мизуаж.

Что касается Доктора Краба, то он скорей бы выбрал самоубийство, чем позволил кому-то вроде Нобу увести у него мизуаж. На самом деле, через несколько дней он торговался уже не с Нобу, но не знал об этом, так как хозяйка Ичирики решила не сообщать ему, желая поднять цену как можно выше. Поэтому, разговаривая с ним по телефону, говорила что-то вроде этого: «О, Доктор, я сегодня получила информацию из Осака, что поступило предложение о цене в девять тысяч йен». Хозяйка никогда не любила откровенно лгать, а эта фраза могла толковаться как угодно. Информация могла поступить хоть от ее сестры, живущей в Осака. Но когда она упоминала Осака и предложения, конечно, Доктор Краб предполагал, что предложение исходило от Нобу, хотя на самом деле — от Барона.

Что же касается Барона, то он прекрасно знал своего соперника, но ему было все равно. Он хотел получить мизуаж и вел себя подобно мальчишке, желающему выиграть любой ценой. Много лет спустя одна гейша рассказала мне о беседе, состоявшейся у нее с Бароном примерно в это время. «Ты не слышала о том, что сейчас происходит? — спросил у нее Барон. — Я пытаюсь добиться мизуажа, но Доктор стоит на моем пути. Только один человек может освоить неисследованные области, и в данном случае я хочу быть этим человеком! Но что мне делать? Этот глупый Доктор, кажется, не понимает, что за цифрами, которыми он бросается, стоят реальные деньги».

По мере того как цена становилась выше, Барон начал поговаривать о выходе из игры. И хотя цифра уже приближалась к новому рекорду, хозяйка Ичирики решила поднять ее еще выше, введя в заблуждение Барона, как она это сделала с Доктором. По телефону она сказала ему, что другой господин сделал очень высокую ставку, а затем добавила: «Тем не менее почти все думают, что он не поднимется выше». Уверена, многие поверили бы этому, но сама хозяйка знала, что когда Барон сделает свою последнюю ставку, какой бы она ни оказалась, Доктор повысит ее.

В конце концов Доктор Краб согласился заплатить одиннадцать тысяч пятьсот йен за мой мизуаж. До настоящего времени это самая высокая цена за мизуаж в Джионе, а возможно, и во всех районах гейш в Японии. Имейте в виду, что те дни один час времени гейши стоил около четырех йен, а экстравагантное кимоно могло продаваться за одну тысячу пятьсот йен. Может, это покажется небольшой суммой, но она гораздо выше, чем, скажем, рабочий зарабатывал за год.

Должна признаться, я не очень умею считать деньги. Многие гейши гордятся отсутствием наличных денег. Даже здесь, в Нью-Йорке, я живу так же. Хожу в магазины, в которых меня знают, где продавцы записывают все мои покупки, а когда в конце месяца приходит счет, я прошу своего помощника оплатить его. Так что вы видите, я до сих пор не могу сказать, сколько денег трачу или на сколько флакон духов стоит дороже, чем журнал. Поэтому мне меньше всего подходит рассуждать о деньгах. Тем не менее хочу сослаться на слова своего близкого друга, сказавшего мне — а он знал о чем говорил, потому что был Министром финансов Японии в 1960-е годы — деньги дешевеют с каждым годом, поэтому мизуаж Мамехи в 1929 году стоил гораздо больше, чем мой в 1935-м, хотя мой и составил одиннадцать тысяч пятьсот йен, а мизуаж Мамехи — семь или восемь тысяч йен.

Конечно, все эти рассуждения никого не волновали во время продажи моего мизуажа. Все считали, что я установила новый рекорд, и он держался до 1950 года, когда начинающей гейшей стала Кацумийо, с моей точки зрения — величайшая гейша двадцатого века. Хотя, учитывая мнение Министра финансов, настоящий рекорд оставался за Мамехой до 1960-х годов. Но независимо от того, кому принадлежал настоящий рекорд — мне, Кацумийо, Мамехе или даже Мамумицу в 1890-х годах, можете представить, как начали чесаться маленькие Мамины ручки, когда она услышала о рекордной сумме денег.

Нет сомнений, именно это подтолкнуло Маму удочерить меня. Плата за мой мизуаж оказалась более чем достаточной для возвращения всех моих долгов окейе. Если бы Мама не удочерила меня, некоторые из этих денег попали бы в мои руки. Можете себе представить чувства Мамы по этому поводу. Когда же я становилась дочерью окейи, мои долги переставали существовать, но все мои доходы шли в окейю, причем не только за мизуаж, но и все последующие.

Удочерение состоялось на следующей неделе. Мне уже однажды изменили имя, а теперь изменили и фамилию. В подвыпившем доме на морском берегу жила Сакамото Чио. Теперь меня звали Нитта Саюри.

Из всех важных моментов в жизни гейши мизуаж считается главнейшим. Мой состоялся в июле 1935 года, когда мне было пятнадцать лет. Все началось после обеда. Мы с Доктором Крабом выпили сакэ во время церемонии, связавшей нас вместе. Смысл этой церемонии заключался в том, что, даже если сам мизуаж завершится довольно быстро, Доктор Краб на всю дальнейшую жизнь останется моим партнером по мизуажу, хотя это и не дает ему каких- то особых привилегий. Церемония проходила в чайном доме Ичирики в присутствии Мамы, Анти, Мамехи, а также хозяйки Ичирики и господина Бэкку, моего костюмера. На меня надели наиболее официальную одежду начинающей гейши — черное платье с красным нижним бельем, цвет которого символизировал начало. Мамеха велела мне вести себя очень сдержанно, как будто у меня совсем отсутствует чувство юмора. Учитывая мое волнение, мне это было несложно сделать, когда я шла по коридору чайного дома Ичирики с длинным шлейфом моего кимоно, волочившимся по полу.

После церемонии мы все пошли в ресторан Китчо на обед. Обед также считался официальным мероприятием, поэтому я совсем мало говорила и еще меньше ела. За обедом Доктор Краб, вероятно, начал думать о том, что произойдет позже, и сидел со скучающим видом. Каждый раз, когда я смотрела на него, он сидел, уставившись в стол, как на деловой встрече.

После обеда господин Бэкку доставил меня на рикше в прекрасную гостиницу рядом с храмом Нанзэн-Йи. Он побывал там заранее, забронировал комнату и подготовил мою одежду. Сейчас он помог мне снять парадное кимоно и переодел в более простое, с поясом без набивок, которые доставили бы неудобство Доктору. Узел Бэкку завязал так, чтобы его можно было легко развязать. Когда меня полностью одели, я так нервничала, что господин Бэкку вынужден был проводить меня в мою комнату и посадить около двери в ожидании прихода Доктора. После его ухода я испытала такой ужас, будто мне предстояла операция по