нибудь друзья.
А у меня есть друзья, ответила я, встала и начала мыть тарелки. Мытье посуды было моей обязанностью. Я содержала дом в чистоте, оплачивала счета и стирала. Мне нравилась безопасная предсказуемость банковских балансов и резкий запах отбеливателя.
Помните, я вам говорила, что родилась с жаром? И что он возвратился, приблизительно когда я впервые увидела Джастину? Это не совсем правда. Был еще один раз, но он к делу отношения не имеет. Впрочем, если я расскажу, вы поверите, что мой отец не такой уж и сумасшедший.
В ту ночь, когда мы бросили маму, я начала гореть, незадолго до границы. Мое тело покрылось испариной – отец вспоминал потом, что лоб у меня был горячим как угли. Вокруг никаких больниц, только дороги и леса, отец был почти уверен, что я могу умереть до того, как мы доберемся до Канады.
В Тофино было темно, хоть глаз выколи, и почти сплошной лес, но каким-то образом он разыскал спуск к океану и окунул меня в холодную воду. Мы улеглись спать без палатки, под сенью деревьев, и поутру жар отпустил полностью. Отец рассказывал, что я смеялась и бегала по пляжу, радовалась замкам из песка, и водорослям, и ракушкам, я была счастливее, чем за всю жизнь в Орегоне. Вот почему он чувствовал, что в долгу у лес: он был уверен, что деревья спасли мне жизнь. И я позволяла ему думать так: это снимало с него часть вины за то, что он разлучил меня с Эверли.
Сейчас отец поигрывал шлейками комбинезона; я никогда еще не видела его таким напряженным и беспокойным.
Я взглянула на его темно-карие глаза, щетину на щеках. У отца очень искренняя улыбка, люди в момент ему начинают доверять.
Он достал свои папиросные бумажки.
Ну вот.
Слушай, Сара. Ты такая… ну просто… знаешь… я…
Он ведь еще даже не обкурен.
Отцовская проблема в том, что он слишком остро чувствует. Чувства тебя выматывают – тебя можно обидеть, тебе можно сделать больно, ты обкуриваешься, чтобы облегчить стресс и утихомирить боль.
Наплюй, хотелось мне сказать, пожми плечами. Не обожай свою дочку так сильно. Не позволяй пейзажам волновать тебя.
Я подошла и села рядом с ним. Когда-то он заплетал мне косы, потом перестал, и я надеялась, что, может, и сейчас заплетет. Может, он перестал потому, что мне исполнилось шестнадцать; может, потому, что я слишком сильно похожа на Эверли. Он отодвинулся.
Посидел, разглядывая марихуану, лизнул шов самокрутки. Бумажки вывалились из его дрожащих рук.
Он засуетился, заговорил о доме, который построит в лесу своими руками – солнечные батареи, никакого электричества. Он спросил, когда заканчивается школа.
Двенадцать дней. Не могу дождаться. Я ненавижу…
Слушай, золото, ты… я… мне надо в Иден. Сейчас. Ты можешь приехать, когда закончишь. Я думаю, так будет лучше.
Я могу поехать с тобой прямо сейчас, сказала я, хотя совершенно не хотела в лес.
Мне попадет, если я заберу тебя из школы прямо сейчас.
Да всем наплевать. Они даже не знают, что я существую.
Ну, эта любопытная социальная работница знает. Если растишь дочь в одиночку, поверь мне, они всегда за тобой следят.
Он много и сбивчиво говорил о том, как Деревья в Идене зовут его, ждут его.
Сильвия будет тебя навещать. Она может даже здесь ночевать, если захочешь, сказал он.
Ни за что. Я не буду жить с Сильвией ни за какие коврижки, ответила я.
Мне кажется… ну, я не… сама знаешь. Она может… я не могу… с тобой… ты уже в том возрасте, когда женщине…
Я не желаю жить с этой ебаной Сильвией!
Я никогда раньше не ругалась при отце. Он заплакал, за ним и я заревела. И никуда не спрячешься.
Я просто попросил ее. Она не будет здесь жить. Она будет иногда заходить и проверять, как у тебя дела. Она любит тебя, Сара.
Она любит всех и вся. Она любит каждый сраный клочок травы.
Ради бога, прекрати ругаться. То, что с тобой происходит – невыносимо.
Со мной ничего не происходит!
Ты раньше… Он не договорил, но я знала, что он хотел сказать.
Я подошла к раковине и умылась. Когда я обернулась к отцу, он сказал: Иди сюда. Давай я заплету тебе косы.
Нет, он сказал совсем другое.
Он сказал: Все, я уезжаю.
Его кожа была влажной, и я не понимала, чьи слезы капали на мое лицо. Я зарылась лицом в жесткую материю его комбинезона, я вцепилась в его хрупкое тело обеими руками. Он попытался высвободиться, но я не отпускала.
Заяц, сказал он, когда-то ты была такой же, как я.
Он имел в виду следующее: Ты была такой же, как я, а теперь валяешься в саду, разбросав ноги, и томно вздыхаешь, и ты больше похожа на свою мать, на эту сердцеразбивающуюненасытнуюпредательницу, Эверли.
Я провожала его взглядом, смотрела в занавешенное паром окно.
Я помахала, он не заметил. Забрался на водительское сидение нашего старенького заляпанного грузовичка.
Вы, наверное, думаете, что это мой отец виноват во всех бедах, которые свалились на меня? Как хотите, а я никогда не обвиню его в том, что со мной приключилось.
Во всяком случае, моего отца волновало кое-что помимо «напиться» или «купить 'понтиак'», что составляло круг интересов большинства жителей Виктории. И кроме того, девицы моего возраста прекрасно справлялись. В Африке разве не возглавляли они племена? Не становились популярными манекенщицами в Нью-Йорке? Не становились управляющими «Макдоналдса» в Виктории? Как бы то ни было, они справлялись на отлично.
Я подумала, что, может, надо устроить шумную вечеринку, как делали все ученики Маунт-Нарк, когда родители уезжали в отпуск.
А может, я приглашу сюда Китаянку и Маргарет, и они останутся ночевать. Маргарет шепотом расскажет об отморозках. Китаянка поорет о моряках. А потом я расскажу о своем садовом любовнике. О моем любовнике – грязи.
Только вот одна неувязочка – на данный момент мне не очень хотелось еще хоть раз в жизни встречаться с Китаянкой или Маргарет.
Я села на пол и с силой сжала голову коленями. Вот и осталась я безотцовщиной в этом тихом и неподвижном доме.
Тут глухо забурчал холодильник.
Туз пик
Один голос в моей голове говорил:
Второй голос был Китаянкин.
Я пришла к ней через десять минут после отъезда отца. Ранним вечером мы валялись на
