к маленькой Эмили, предоставленной главным образом ее попечениям. Эмили, со своей стороны, от всего сердца отвечала привязанностью своей наставнице и с большим усердием воспринимала те не слишком обширные познания, которые миссис Джекмен могла ей передать. Но прежде всего она заимствовала у нее искренность и веселое расположение духа, позволявшие ей из всякого события извлекать приятное и утешительное и побуждавшие ее делиться своими чувствами, в которых никогда не было ничего постыдного, скрытого или притворного. Помимо того, что Эмили получала от миссис Джекмен, ей было разрешено брать уроки у тех учителей, которых держали в доме для обучения ее двоюродного брата. А поскольку юный джентльмен очень редко бывал расположен заниматься науками, учителям было бы нечего делать, если бы их не выручало присутствие мисс Мелвиль. Руководясь этими соображениями, миссис Тиррел поощряла занятия Эмили; к тому же она рассчитывала, что этот наглядный пример обучения косвенно послужит приманкой для ее баловня Барнабы. Никаких других способов убеждения она не допускала. Применение силы она безусловно запретила, а о том, что литература и знание обладают присущим им самим обаянием, она не имела понятия. По мере того как Эмили подрастала, она проявляла необыкновенную чувствительность, которая в ее положении была бы для нее источником постоянных огорчений, если бы ей не сопутствовали чрезвычайная мягкость и уступчивость характера. Ее никак нельзя было назвать красавицей. Наружность у нее была заурядная. Она была маленького роста, сложения типичного для брюнетки, лицо ее было отмечено следами оспы, достаточными для того, чтобы кожа потеряла гладкость и лоск, но не для того, чтобы испортить выражение лица. И, несмотря на некрасивую наружность, она обладала большой привлекательностью. Цвет лица у нее был здоровый и нежный; густые темные брови легко выражали разнообразные оттенки ее мыслей, а во взгляде светилась живая, проницательная и вместе с тем добродушная искренность. Образование, которое она получила, будучи совершенно случайным, освободило ее от недостатков полного невежества, но не отняло у нее некоторой природной непосредственности, свидетельствовавшей о том, что она не способна лукавить или подозревать в этом других. Она шутила, сама, видимо, не сознавая, какой тонкий смысл имеют ее замечания; вернее, не будучи испорченной никакими похвалами, она придавала мало значения собственным достоинствам и весело болтала от чистого юного сердца, не стараясь отличиться и вызвать восхищение.

Смерть тетки мало изменила ее положение. Эта предусмотрительная женщина, которая сочла бы почти святотатством самую мысль о том, что мисс Мелвиль – тоже отпрыск семьи Тиррел, уделила ей в своем завещании так мало внимания, что включила в список подарков своим слугам также сто фунтов и для нее. Миссис Тиррел никогда не приближала ее к себе и не дарила своим доверием; даже молодой сквайр, когда он остался единственным ее покровителем, был как будто склонен проявлять по отношению к ней больше щедрости, чем это допускала его мать. Эмили выросла у него на глазах, и потому, хотя разница в возрасте между ними была всего в шесть лет, он проявлял своего рода отеческую заботу о ее благополучии. Привычка сделала Эмили до известной степени необходимой ему, и как только у него оставался досуг от охоты или развлечений с собутыльниками, он чувствовал себя одиноким и покинутым, если при нем не было мисс Мелвиль. Близкое родство и отсутствие красоты в наружности Эмили были причинами того, что никогда он не смотрел на нее с вожделением. Светское образование Эмили проявилось в его обыденном и поверхностном виде – танцах и музыке. Ее искусство в танцах заставляло мистера Тиррела иной раз предоставлять ей свободный уголок в своей карете, когда он отправлялся к соседям на вечера. И, как бы ни относился к ней он сам, всякая особа, даже его горничная, им рекомендованная, получала, по его мнению, бесспорное право на то, чтобы занять место в самом блестящем кругу. Музыкальные таланты мисс Мелвиль часто служили ему развлечением. Она удостаивалась иногда чести убаюкивать его музыкой, когда он, Усталый, возвращался с охоты. А так как у него было некоторое пристрастие, к гармоничным звукам, то ей часто удавалось при их помощи успокаивать тревожные настроения, рабом которых его делал тяжелый, мрачный нрав. В общем, ее можно было, пожалуй, считать его любимицей. Она была тем посредником, к которому привыкли обращаться его арендаторы и слуги, когда они навлекали на себя его неудовольствие, тем привилегированным существом, которое могло безнаказанно приближаться к этому рычащему льву. Она говорила с ним без страха; ее ходатайства были всегда простодушны и бескорыстны; и, даже отклоняя их, он наполовину умиротворялся и снисходительно улыбался ее самонадеянности.

Таково было положение мисс Мелвиль в течение нескольких лет. Она забывала его ненадежность благодаря необычной снисходительности, с которой относился к ней ее грубый покровитель. Но нрав его, и раньше грубый, становился все более жестоким с тех пор, как мистер Фокленд поселился по соседству. Теперь он часто забывал о той мягкости, с какой он имел обыкновение обращаться со своей простодушной кузиной. Ей уже не всегда удавалось смягчать его гнев своими невинными шутками, и на ее ласковое обращение он иной раз отвечал так раздраженно и сурово, что ее бросало в дрожь. Однако природная беспечность и легкость характера быстро сглаживали эти впечатления, и она неизменно возвращалась к прежним привычкам.

Около этого времени произошло событие, особенно усилившее раздражительность мистера Тиррела и в конце концов положившее предел счастью, которым до сих пор наслаждалась мисс Мелвиль, вопреки превратностям судьбы. Эмили было ровно семнадцать лет, когда мистер Фокленд вернулся с материка. В этом возрасте она была особенно чутка к очарованию красоты, изящества и морального превосходства, соединенных в одной особе другого пола. Ее неосторожность проистекала именно от того, что ее собственное сердце не знало зла. Она еще ни разу не испытала на себе жала бедности, на которую была обречена, и не задумывалась над тем непреодолимым расстоянием, которое разделяет богатые и бедные классы одного и того же общества. Она с восхищением взирала на мистера Фокленда, когда он встречался с ней на вечерах, и, не отдавая себе ясного отчета в своих переживаниях, она провожала его взглядом с пылкостью и нетерпением, что бы ни происходило вокруг. В ее глазах он не был, как в глазах всех собравшихся, потомственным владельцем одного из крупнейших поместий округа, имевшим возможность предложить свой титул самой богатой невесте. Она думала только о самом мистере Фокленде и о тех его достоинствах, которые были свойственны ему всего более и которых его не могли лишить никакие преследования злой судьбы. Словом, она бывала вне себя от восторга в его присутствии, он был постоянным предметом ее грез и сновидений, но образ его не вызывал в ее душе никаких других чувств, кроме чувства непосредственного удовольствия, которое ей доставляли мысли о нем.

Внимание, которым мистер Фокленд дарил ее в ответ, казалось достаточно ободрительным для такого ослепленного существа, каким была Эмили. Во взорах его, обращенных к ней, была особенная снисходительность. Кто-то из знакомых передал ей его слова; он сказал, что мисс Мелвиль кажется ему приятной и интересной особой, что он сочувствует ее необеспеченному и одинокому положению, что был бы рад оказывать ей больше внимания, если бы не боялся повредить ей ввиду предубеждения подозрительного мистера Тиррела. Все это она воспринимала с восторгом, как благожелательное отношение к себе высшего существа, потому что если, с одной стороны, она не была склонна упорно задерживаться мыслью на тех дарах фортуны, какими он располагал, то, с другой, она была исполнена благоговения перед его несравненным совершенством. Но в то время как она открыто отрицала возможность какого-либо сопоставления мистера Фокленда с ней, в глубине