руку, и тот, преклонив колено, ее поцеловал.

— Сын мой, — сказал Карл III (хотя они были примерно одного возраста), — мы слышали, ты претерпел несправедливость? — но тут же болезненно поморщился, махая на евнухов: — Трите же полегче! — и с извинительной улыбкой Эду: — Если говорят, что от настроения владыки зависит судьба царств, то от его болезней тем более!

— Я не ищу суда, — сказал Эд, не отвечая на его улыбку.

— Вот и превосходно! Невинный охотней прощает виновного, чем виноватый невинного. В чем же твоя просьба, сын мой?

— Высочайший меня, вероятно, с кем-то путает. Я граф Парижский и пришел обсудить, как бы нам совместно ударить, чтоб снять осаду.

Карл III опустил набухшие веки и погрузился в лабиринт подагрических страданий. Поднял ладонь, и тут же из длинного ряда придворных, похожих на парчовых кукол, выделился канцлер Фульк с чутко настороженными ушами. Аудиенция окончилась.

Канцлер пригласил графа Парижского в свой шатер, и они провели в тихой беседе целый день. Только поздно вечером Эд возвратился в отведенное ему жилище. Сбрасывая Озрику алый плащ, проговорил задумчиво:

— Ты знаешь, по-старофранкски слово «фульк» значит «болотная курочка». О, эта закулисная курочка, в какое болото она меня хочет затащить теперь? И, между прочим, о Забывайке — ни полслова!

Азарике больше ничего не удалось выпытать, кроме того, что Фульк противится решающей битве. Уверяет, что его, канцлера, личный авторитет настолько велик, что достаточно ему сказать одно хоть слово королю Сигурду, как варвары уйдут!

На следующий день все дела отменялись, потому что был праздник у императрицы.

Резиденция Рикарды в императорском лагере представляла собой целый городок разноцветных шатров, палаток, навесов, уютных беседок, укромных уголков. Праздник заключался в том, что дамы уселись за традиционные веретена, а мужчины — за пиршественный стол.

Рикарда трепетно готовилась к визиту Эда, все утро перед зеркалом выщипывала седые волоски, которых насчитала — увы! — тринадцать. Эд явился улыбчивый, молчаливый. Рикарда раскраснелась, бренчала украшениями, сильней, чем обычно, кокетничала с герцогами, поминутно поглядывая на Эда.

Душою общества был герцог Суассонский. Он грохотал, крутя острейшие усы.

— Почему ж бы мне и не верить? Клянусь, что тот кабан был ростом с Лаонскую башню, если не считать, правда, ее шпиля.

— Генрих! — умоляла его толстушка супруга.

— Что — Генрих? — не сдавался тот. — Пусть кто-нибудь посмеет сомневаться! Я готов доказать свою правоту оружием.

Рикарда положила герцогу на плечо руку, унизанную кольцами, а сама одарила Эда самым тягучим из своих русалочьих взглядов.

— Ну, а если это буду я?

— Такому противнику сдаюсь без боя! — нашелся герцог. — Даже если вашей светлости угодно доказывать, что кабан был с комара!

Тотчас же он принялся расписывать, как однажды в лесу встретился ему тур с четырьмя рогами. Пользуясь всеобщим хохотом, Рикарда тихо сказала Эду:

— Когда вы возвращаетесь в Париж? Возьмите и меня. Я готова оборотиться оруженосцем… Говорят, вам нравятся оборотни?

И пожалела о сказанном. Граф прикусил губу, лицо его окаменело. Рикарда улыбнулась как можно ослепительней:

— Кстати, граф, одна особа очень хочет здесь с вами говорить. По крайне важному для всех нас делу… Перейдите как бы отдохнуть в третий направо шатер.

Эд, подумав, повиновался.

Там оказалась Заячья Губа. Она схватила Эда за руки, всматривалась в его лицо.

— Какой ты… Какой ты теперь после проклятой Забывайки? Дай хоть погляжу на тебя, сокол мой!

— Если ты звала только за этим, — сухо ответил Эд, отнимая руки, — то мне недосуг.

— Постой! — Заячья Губа шипела, потому что говорить громко здесь было опасно. — Есть дело наиважнейшее… Слушай, если завтра в час вечерней стражи… Кстати, прорвались ли в Париж две баржи с хлебом?

— Прорвались, — более мягко подтвердил Эд.

— Это я их снарядила! — с гордостью сказала колдунья. — Итак, если завтра в час вечерней стражи с хорошим отрядом ты придешь к нижней пещере у Горы Мучеников (я укажу точно, к какой), ты найдешь там спящим не кого иного, как короля Сигурда. Бери его!

— И это все? — ледяным тоном спросил Эд, поворачиваясь к двери.

— Это не обман! — завопила Заячья Губа, забыв о том, что стенки шатра тонки. — Видит бог, на что я только шла, чтобы завоевать расположение этого варвара, недоверчивого и подозрительного, как царь Ирод!

— Но я не пользуюсь предательством, — ответил граф.

Откинув полог, в шатер вбежала Рикарда, которая все слышала. Глаза ее налились слезами от восхищения Эдом.

— Вот эта женщина, — сказала упавшим голосом Заячья Губа, — эта соломенная вдовица, так же как и я, так же как и все, наверное, женщины мира, готова для тебя на все. Решись — она принесет тебе и трон и любовь!

Эд вертел в пальцах кончик хлыста, рассматривал их обеих, затем, так и не молвив ни слова, вышел.

— Он донесет! — Рикарда схватила за руку колдунью.

Госпожа Лалиевра покачала седой головой.

— Но я надеюсь, — сказала она после некоторого размышления, — нет мужчины, который бы не клюнул на власть и на любовь. Мы с тобой теперь, пожалуй, расстанемся на время… Я еще употреблю кое- какие средства! А тебе вот мой залог нашего союза. Помнишь, в Лаоне ты просила меня открыть секрет средства, называемого «Дар Локусты»? Держи.

Она сняла с дряблой шеи тонкую цепочку, на которой висел медальон в виде сердечка с головой древней чародейки Локусты. Колдунья удалилась, а императрица с трепетом взвесила золотое сердечко на ладони. Полог шатра колыхнулся, и оттуда проник канцлер Фульк, отряхнув с головы какой-то сор и солому,

— Я немного опоздал, — сказал он, протирая стеклышко, — но главное слышал. Что, сладчайшая, плетете интрижки?

Он отобрал у обомлевшей Рикарды сердечко, а когда та пыталась завладеть им вновь, отпустил ей пощечину — такую, что розовая пудра взметнулась облаком. Рикарда упала ничком на кушетку, не зная, рыдать или нет — с ней никто еще не поступал подобным образом. Канцлер же поразмыслил и, положив осторожненько медальон рядом с императрицей, удалился на цыпочках.

Когда Эд уже затемно подъехал к своему шатру, не переставая усмехаться, он увидел, что возле входа его кто-то ждет в черной каппе. Это опять была колдунья.

— Обмозговал хорошенечко, герой? — спросила она, держа его стремя. — Завтра может быть поздно!

И так как он, по-прежнему не отвечая, сошел и, отпустив коня, прошагал мимо нее в шатер, она крикнула ему вслед:

— Тогда послушай хотя бы вот что. В Арденнах тают снега! Марна поднялась на два фута, идет большая вода. Учти, полководец!

Навстречу Эду поднялась исстрадавшаяся в тревоге Азарика. Снимая с него панцирь, спрашивала:

— Кто это там кричал? Не Заячья ли Губа? Господи, скорей бы в Париж! Там голод, там стрелы, но там