что попал в плен. Его отвели в повозку, где пришедшие в себя Фортунат и приор спорили по поводу ночной катастрофы.

Вокруг синего стяга и голосистого рога Эда собралось уже немало людей. Все-таки храбрых больше, чем трусов, думала Азарика, застегивая на себе панцирь.

— Кто здесь бастард? — спросил хрипло высокий, в лохмотьях командирского сагума.

Близнец Райнер хлестнул его плетью:

— Вот тебе бастард!

— Прости! — взмолился тот, закрываясь. — Сеньоры, я оговорился… Я сотник императорских лучников, возьмите меня!

Ему дали коня. К полудню набралось уже сотни две решительных, хорошо вооружившихся людей. Эд подъехал к реликварию проститься с Фортунатом. Каноник вместе с Балдуином и все еще немым от испуга Фульком возвращался в Андегавы. Азарика запрягала лошадей.

— Отпусти мальчика со мною, отец, — указал на нее Эд.

Фортунат в замешательстве взглянул на Азарику, потом опять на Эда и спросил еле слышно:

— А он сам хочет?

— Хочу! — вскричала Азарика, роняя хомут, и лицо ее вспыхнуло от чувства неловкости. Оправдывала себя: «Там же Роберт!» Фортунат напутствовал Эда:

— Будь благоразумен, сын мой. Думай не только о брате. Помни: раз ты поднял знамя, ты не принадлежишь себе. А Озрик… Видно, настала пора ему мужать, бог с ним. Любишь меня — береги его.

Азарике на сей раз достался беспокойный караковый жеребец. Спина у него была крутая, словно крыша. «Где-то мой понятливый Байон?» — жалела Азарика. В строю она оказалась рядом с их бывшим деревенским аббатом, которого теперь все звали «Кочерыжка». Азарика побаивалась его, натягивала каску себе на самый нос.

Выехали на холм, где был виден широко разлившийся Лигер. По спокойным водам, золотым от закатного солнца, плыли норманнские дракары — удлиненные большие лодки с загнутым носом в форме драконьей головы. Оттуда доносился многоголосый плач — дракары увозили пленных, взятых в андегавской земле.

— Ночью они обычно не плывут, — сказал Эд. — Ночью они должны пристать где-нибудь к берегу. Будем следовать вдоль реки.

Но тут он обратил внимание на то, что дракары плывут не к морю, а в обратном направлении, к Самуру. Там в предвечерней дымке блестел шпиль собора, по воде разносился звон колоколов.

— Что за бесовскую свадьбу справляет там жирный прелат? Неужели и вправду собирается крестить Сигурда?

Надо было ждать ночи. Сотни Эда, обмотав травой копыта коней, стали спускаться к переправе. У реки навстречу Эду вышел вразвалочку человек в зеленом сагуме лучника.

— Эд, сын Роберта, можно ли к тебе обратиться? — степенно спросил он, пристально глядя в глаза нахмурившемуся Эду.

— А откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Пришлось о тебе слышать.

Эд, не выносивший чьего-либо прямого взгляда, отрезал:

— Говори быстрей.

— Возьми с собой и меня.

— Как тебя зовут?

— Винифрид из рода Эттингов.

— Эттинги, Эттинги… — Эд потер кулаком лоб. — А, гром меня ударь, не помню! Ну ладно, Винифрид, хвала тебе, что нынче ночью ты не потерял оружия. Да хорошо ли ты, Эттинг, стреляешь?

Сотник императорских лучников, оказавшийся поблизости, подтвердил, что Винифрид стреляет отменно. Эд что-то прикидывал в уме.

Когда совсем стемнело, начали переправу. Эд, наблюдавший с пригорка, заметил, что Азарика плохо ездит и караковый ее жеребец боится воды. Он велел ей пересесть к нему за спину и держаться покрепче. Они благополучно переправились вдвоем.

Сквозь молодой березняк виднелись праздничные огни Самура. Воины разделись, крякали, выжимая одежду. Эд не замечал холода, задумчиво поглядывал то на силуэт замка, то на стелющуюся под луной гладь реки. Наконец спешился, велел сойти и Азарике.

— Там Роберт… — сказал он ей каким-то просительным тоном и указал на Самур. — И еще много других.

Азарика молчала, насторожась. Эд шагнул к ней, взяв за плечи.

— Надо, чтобы ты, Озрик, проник туда. Ты худенький, небольшой. Переоденешься нищим, а?

Он ждал ответа, а Азарику сковал страх. Держась в седле за пояс Эда, она не боялась ничегошеньки на свете, ей даже хотелось петь. А каково опять идти одной во враждебный мир?

— Ну как? — спрашивал Эд, заглядывая в лунные тени ее глаз. — Ты решил, ты пойдешь?

— Да… — прошептала Азарика.

Эд наклонился и поцеловал ее в лоб.

Благовест звал, и в утренней мгле брели в Самур калеки, трясучие, увечные, уроды — такое сборище людских несчастий, что, казалось, сама мать-земля, исстрадавшись за прекрасных детей, истребляемых косой войны, решила теперь являть миру лишь эти химерические лица. Колокол в Самуре бил, и уроды тянулись по всем дорогам, зная, что где праздник, там и развлечение. А какое развлечение приятней, чем созерцание чужих, не своих, уродств?

Шла и Азарика, незаметно пристав к веренице нищих. Чем ярче разгорался день, тем тошнотворней подступал страх. Отец неспроста держал ее взаперти — уж он-то знал, что жизнь есть беспрерывный ужас! Был момент — она чуть не свернула в кусты. Но мысль о том, что на нее надеется Эд, гнала вперед.

Отец рассказывал: лесные эльфы, если их задобрить хлебцем или медовой сотой, могут указать свои тайные тропы. Идти по такой тропе, точно ступая, и ты будешь невидим… Хорошо бы стать невидимым, даже для жалких калек, бредущих возле, которые так и щупают ее паучьими глазами.

Самур стоит на скалистом островке, недалеко от берега. Пролив отгорожен решеткой, образуя внутреннюю гавань, и видно издали, что норманнская флотилия расположилась там. На деревянном мосту в город вавассоры — подчиненные сеньора — потешались, пропуская тех из уродов, которые казались им забавней других.

— Ты куда, бабка? — кричали они старухе, ковылявшей с помелом под мышкой. — Летела бы себе на Лысую гору. Мы не ведьм приглашали, а шутов.

— Боюсь, вам сегодня не одни шуты понадобятся, а и лекари, — сказала старуха загадочно. — Кое- кому и попы для панихиды.

Вавассоры стали креститься, а главный вавассор подал ей милостыню на всякий случай. Что касается уродов, они признавали старуху чем-то вроде начальницы, величали Заячьей Губой. У нее действительно верхнюю губу кто-то еще в младенчестве рассек мечом или ухватом. А сама она была не без кокетства — седые волосы забраны под золотую сетку, запавшие губы вымазаны кармином.

— Этого пропустите, — велела она вавассорам, проталкивая карлика без шеи и с висячим пупырчатым носом по имени Крокодавл.

— Что он умеет делать? — спросили вавассоры.

По знаку Заячьей Губы карлик, который обычно говорил свистящим шепотом, надулся, точно багровый клоп, и издал басом такой гулкий звук, что вороны, переполошась, взлетели с самурской колокольни.

— Ого-го! — сказали вавассоры, хватаясь за уши. — А вон тот, худой, что делает? Тоже кричит?

— Это Нанус, мим. — Старуха подтолкнула похожего на щепку юношу, и он ловко прошелся на руках.

«А я? — подумала Азарика. — Что умею я?» И только она успела это подумать, как главный вавассор схватил ее за воротник. Заячья Губа повертела вокруг нее носом:

— А ты, дурак, чем воняешь? Я тебя не знаю.