Будто бы она сидела, расстелив покрывало, на берегу Куйбышевского водохранилища и кого-то ждала. Тут же на клеенке стояла закупоренная винная бутылка, и шпроты в масле лежали, и яйца вареные — в общем, снедь всякая. И было утро — такое же августовское, ласковое. Словно за остаток ночи с ней случилось что-то — знакомство? — о чем она сейчас позабыла. Но кто-то ведь привез ее сюда, к водохранилищу.

Стаканов на клеенке была пара, и настроение у Кати было такое, как будто ей лет пять, и сегодня как раз день рождения, и она только что проснулась и знает, что сегодня весь день будет состоять из подарков и сюрпризов.

Значит, кто-то сейчас к ней приедет. А может, он приехал уже и просто отошел на минуту, и вот-вот вернется. Но кто же он?

Катя посмотрела на небо — лазурное, прозрачное, некозловское какое-то небо. Оно все было чистое, только в невообразимой вышине парило одно белоснежное, словно след реактивного истребителя, облачко. Катя на мгновенье отвлеклась от него, оглядела только прибрежные камыши, потом снова вспомнила об облаке — а оно уже выросло и сразу стало к ней ближе, будто опустилось немного…

Да оно и вправду снижалось! — теперь уже не таясь от нее, все быстрее и быстрее, пока не стало ясно, что облако это совсем особенное. Вот оно уже и коснулось земли, молочным туманом окутав заросли осоки шагах в пятидесяти от Катиной скатерки.

Катя привстала, одернула платье и сделала один несмелый шаг вперед. Она знала: там, в высокой траве, есть кто-то. Кто-то? Нет, конечно. Это она с обычным своим кокетством, со своей скромностью недоговаривала, недодумывала. За листами, за стеблями, за завесой из облачной дымки ее ждет Он. Ее герой.

И вот осока неслышно расступилась и в прогалину хлынул яркий свет, выплескиваясь на топтаную землю, в темные воды хранилища, в звенящий от ожидания воздух. И на эту сияющую тропу ступил Он — вначале вроде бы просто силуэт, лучащийся нестерпимо ярко, до рези в глазах, до невозможности, но потом, словно остывая и становясь земным существом — специально для Кати, ради нее, — превратившийся в мужчину из плоти и крови.

Он шел к Кате, и чем ближе Он к ней становился, тем более знакомым казался ей. И Его походка, и осанка, и просто фигура — все было в Нем необъяснимо своим, близким, родным. Когда же стало различимо наконец и Его лицо, Катя обомлела. Вот кто!

Он улыбнулся ей — успокаивающе, уверенно, и она тревожной мышкой ткнулась в Его широкий, бугристый торс. Он ласково накрыл ладонью ее макушку, провел пальцами по затылку, спустился к шее, к спине — Катя послушно затихла. На второй раз Его пальцы будто оказались окружены невидимым полем, от которого мельчайшие волоски на ее коже поднимались, а след, оставленный Его рукой, продолжал полыхать. Катя, дрожащая, задыхающаяся, отняла лицо от Его груди, посмотрела наверх и разомкнула губы.

— Гражданка! — прокуренно каркнули над ухом. — Вы в себе?

Станционные часы показывали шесть утра. Начинаясь где-то далеко в жидком холодном мареве и уходя другим своим концом в то же марево, огромным негритянским фаллосом, насадившим на себя всю Тюрлему, перрон заполнял бесконечно длинный товарняк, весь составленный из черных цистерн с мазутом.

Катя сладко улыбнулась и уткнулась снова в ладони, не желая просыпаться в этот промозглый мир.

— Гражданка! — сурово повторил голос у нее над головой. — Вы тут проституцией заниматься вздумали?

— Это не проституция, — сонно возразила Катя. — Это по любви.

— Пройдемте в отделение, — резюмировали наверху.

Облупающиеся стены милицейской каморки были увешаны ориентировками, среди которых выделялся Иван Ургант, очевидно, попавший в эту дурную компанию по недоразумению. Из предметов обстановки Катю заинтересовал чайник и рачительно убранная в целофановый пакет резиновая дубинка. Пакет был прозрачный, и на дубинке хорошо читалось клеймо с названием «Изделие „Аргумент-1“». Было еще заметно, что она снабжена поперечной ручкой с удобными ребрышками и что выглядит она подозрительно для Тюрлемы хорошо, разве что не лоснится.

Милиционером, разумеется, тоже была женщина. Да, в широченной и криво скроенной куртке из черного кожзама, и да, в идиотской пилотке, но именно женщина. Выловив что-то нежное, теплое в сонных Катиных глазах, она зло, с ревнивой женской жестокостью крутанула ей руку за спину и швырнула Катю на стул.

— Фамилия-имя-отчество, — гаркнула милиционер.

Катя сначала упрямо закусила губу, но потом вдруг Иван Ургант на стене, и резиновая дубинка с ребрышками, и зависть в голосе милиционера соединились для нее в один треугольник. И она, вместо того чтобы нахамить, пожалела свою мучительницу.

— Фамилия-имя-отчество, — милиционер хрустнула костяшками.

— Родина, Екатерина Сергеевна, — с Иисусовой кротостью улыбнулась ей Катя.

Кое-как отпустили.

На маслодавильном заводе, где Катя работала с самого ПТУ, коллектив тоже был женский, и, поскольку ни единого мужика на производстве не было, до синхронизации месячных дружный. Никто здесь ни от кого ничего не таил, поскольку таить было нечего. А сны пересказывать в перекур считалось традицией не менее уважаемой, чем изложение страждущим пропущенных серий «Кармелиты». Но этим сном Катя делиться с подругами не спешила. Весь следующий день она молчала, улыбалась тихо сама себе и умоляла высшие силы, чтобы ночью прерванное видение продолжилось.

В мусорное ведро, откуда сквозь порванные чулки еще косили умоляюще вверх — каждый по отдельности — серые глаза Брайана Литтрелла, девушка не заглянула ни разу. После встречи с посланником небес в Катиной жизни было покончено с западными идолами.

Чтобы настроиться на нужную волну, Катя даже немного посмотрела телеканал «Русь», от которого ее — как и всю молодежь — обычно укачивало. Беззвучно прокралась на кухню за штопором, достала было из шкафа бутылку «Белого аиста», но потом остановилась. Глушить настоящие чувства молдавским спиртом показалось ей кощунственным и где-то даже паскудным.

Вместо этого она, перепугав мать, вышла во двор к поленнице, натопила титан, приняла ванну, оделась в свежее и в самом воздушном настроении уснула.

Он услышал ее призывы.

Второе свидание состоялось все там же — среди шепчущих камышей, на нагретой уходящим солнцем глинистой земле. Катя вновь накрыла клеенку — то же вино, вареная картошка, ломтики любительской с жирком. И на сей раз Он заметил ее старание. И, прежде чем завладеть ею вновь, разделил с Катей трапезу… Верный знак завязывающегося романа! Он смаковал любительскую, совсем по-земному хрумкал малосольными огурчиками, а Катя, сходя с ума от счастья, лопотала что-то о том, как она в следующий раз обязательно угостит Его макаронами по-флотски… Ведь Он будет, следующий раз? Он улыбался — светло, как тогда в церкви, — и кивал ей молча.

А потом Катя протянула Ему робко красное вино — не подумал бы чего! — а Он ловко ввинтил в крошающуюся пробку штопор и смачно откупорил бутылку, орошая траву гранатовыми каплями.

— Катерина, какого это с тобой лешего? — подозрительно спросила у нее мать,