воспитанным французам было не comme il faut, он решился.

— На выходные это самое… В Париж планирую, — поделился он с губернатором, украдкой глотая валидол.

— А слетай, голубчик, слетай! Ты же сколько собирался, — ласково глядя на Ивана Николаевича, ответил губернатор; уж он-то знал.

— Волнуюсь, — покраснел Иван Николаевич, и протер лысину шелковым платком. — Одна мечта осталась… И вот сейчас… Это самое.

— Счастливый ты, — вздохнул губернатор, отщипывая дольку от мандарина и подкладывая ее к белому телефону с золотым двуглавым орлом вместо диска. — Моя вот мечта уже исполнилась… И как-то скучно стало.

— Ну так… Губернатором можно ведь только один раз стать, а в Париж летать — хоть каждую пятницу, — златозубо оскалился Иван Николаевич. — Не соскучишься! Лувр там, Сена, кафешантаны и каштаны, Латинский квартал, а если что — то и до Лазурного берега, к пацанам, недалеко…

— Почему это губернатором только один раз? — нахмурился губернатор. — Я вообще-то на второй срок… Конечно, человек предполагает, а Бог располагает, — спохватился он, боязливо оглянулся на белый гербовой телефон и подложил ему еще одну дольку мандарина.

— Некоторые в стопочку коньяку хорошего французского наливают и ставят ему, — шепотом сказал Антонов, глазами указывая на кремлевский телефон. — Говорят, помогает.

— Неисправимый ты, Бельмондо, франкофон, — покачал головой губернатор. — Ладно, вали!

Элегантный «Ситроен C6» цвета ночи в Провансе — как у французского президента Саркози — летел по улицам Владивостока, проглатывая ухабы и ямы, в окружении шестилитровых джипов. Постовые ГИБДД, издалека заприметив экзотический автомобиль, единственный леворульный в царстве праворульных машин, обычно брали под козырек, а те, кто успевал, прятались в придорожных кустах, зная о классовой неприязни Антонова к сотрудникам милиции. Сам Иван Николаевич, уютно устроившись на сиденьях молочной кожи, решал государственные вопросы.

— Передай ему, что ему хана! И если его газетенка еще раз про это напишет, мы ему прописку на Горностае оформим, — поправляя галстук, просил он собеседника в трубке мобильного. — Давай, у меня вторая линия… Антонов слушает! Да, это самое, с таможней все решено сто раз уже. Какой еще президентский указ? Ничего не знаю такого. Пока работаем, как работали. Спец кто? Спецпредставитель? Президента? Давай его примем по высшему разряду, в сауну с девочками, все снимем, будет дополнительный аргумент в переговорах, это самое… Да, все, давай, у меня вторая линия! Антонов слушает! Прости, пупсик, я в Париж улетаю. И если ты еще раз позвонишь на этот номер, я тебе прописку… Все, у меня вторая линия, целую. Антонов! Да, Александр Петрович! Конечно! Так мы уже все в Индонезию вывели, все триста миллионов. Нет, никто нас не слушает, все у меня зарплату получают, это самое… Так точно. Так точно… Спасибо. Всего доброго. Да…

Но тут сидевший за рулем легионер ударил по тормозам, и Иван Николаевич, конечно, непристегнутый, чуть не вылетел через лобовое стекло.

— Они тут… Я прямо на них… А они ни с места… — объяснял легионер.

Иван Николаевич присмотрелся: перегородив дорогу его кортежу, посреди трассы сиротливо стояли два милицейских «жигуленка». Из джипов сопровождения на мокрый после недавнего дождика асфальт посыпались бойцы СОБРа в сером зимнем камуфляже, окружая незадачливых гаишников.

— Из края, что ли? — взвешивая, казнить или миловать, удивился Антонов.

Дверца «жигуля» отлетела в сторону, и навстречу его «Ситроену», игнорируя напряженно сопящих «собровцев» засеменил пузатый человечек в высокой фуражке. Следом за ним, выбравшись из придорожной засады, поскакал телеоператор в бронежилете с надписью «Дежурная часть».

— Так, — выжидающе сказал Иван Николаевич.

— Генерал милиции Попов, начальник ГИБДД МВД по Приморскому краю. Мы проводим операцию «Одиссей» по борьбе с незаконными сиренами. У вас есть разрешение на спецсигналы? — спросил он у водителя.

— Это новый какой-то, только что назначили, наверное, — не отвечая генералу, растерянно оглянулся на Ивана Николаевича водитель.

Антонов закурил аргентинскую сигару и выбил пальцами музыкальную строчку из Джо Дассена на подлокотнике карельской березы.

— Кого перевозим? — Попов отважно постучал жезлом в абсолютно непроницаемое пассажирское стекло «Ситроена».

Оператор «Дежурной части» подскочил ближе и навел объектив на пассажирскую дверь. Бойцы «СОБРа», пораженные когнитивным диссонансом, застыли в прострации, будто огромные зайцы-барабанщики, у которых сели их огромные батарейки.

Иван Николаевич утомленно вздохнул и с негромким вальяжным жужжанием опустил стекло. Посмотрел в красную генеральскую рожу и сказал по-доброму:

— Залазь в багажник. Прокатимся.

Генерала Иван Николаевич убивать не стал, припугнул только: закопал по шею на диком пляже и помочился милиционеру на голову, чтобы тот впредь соблюдал субординацию. Репортеру приказал все снимать — для личной коллекции.

— У нас в Приморье порядок для всех един, — назидательно харкнул Иван Николаевич, застегивая ширинку. — Генерал ты или нет.

В VIP-зале Владивостокского аэропорта Иван Николаевич сидел один. Остальных пассажиров оттуда выгнали, чтобы не докучали. Раскрыв «Коммерсантъ», он медленно, вслух читал вести с полей, иногда утомляясь и делая перерыв на два пальца виски. Легионер, которого Антонов взял с собой переводчиком, коротал время у окна, давя пальцем бьющихся о стекло мух.

Когда гроза кончилась, Антонова машиной доставили к «Боингу» и проводили в отдельный салон, где в его распоряжение на долгие восемь часов перелета был предоставлен бесплатный бар и милая стюардесса, готовая на все за дополнительную плату.

Увы стюардессе, она так и не удостоилась внимания Ивана Николаевича, а легионеру не хватило командировочных. Антонов же все восемь часов, от напряжения высунув кончик языка, прилежно повторял спряжение французских глаголов третьей группы. А потом, приустав, попросил ее поставить припасенный DVD с фильмом «Игрушка».

На пересадке в «Шереметьеве» Иван Николаевич заказал жюльен и бордо, пытаясь настроиться на нужную волну. Попросил было лягушек, но официант пренебрежительно объяснил, что в Париже Антонов поест их быстрее. Иван Николаевич внимательно все выслушал, разбил официанту голову о раковину в туалете, засунул ему в карман купюру в пятьсот евро, выпил коньяку и, разгоряченный, пошел на посадку.

— Ну, бывай, Родина! — чокнулся Иван Николаевич со стеклом иллюминатора, за которым простирались летные поля «Внуково». — Как знать, свидимся ли еще… На свободу ведь еду!

Лету до французской столицы было совсем немного — часа три с половиной. Но они стали самыми томительными часами в жизни Ивана Николаевича с тех пор, как, отбыв все десять лет заключения, он постучался в двери первого читинского борделя.