уже под моей охраной, так что сам кумекай что почем. Сбежишь – все равно найду. Из-под земли выкопаю. Даже если зароешься под Арарат. Все. Лечи сердце и нервы…

Неужто и впрямь взяли дорогостоящий импортный сейф со сверхсложными замками? Это номер…

Подобное мог провернуть только опытный 'медвежатник'. Есть такие в городе? Вроде не наблюдалось, он бы знал об этом. Гарик лепит горбатого? Чепуха! За какие-то пятьдесят косых он не станет копать себе могилу. И наконец пожар… Что все это значит?

С такими мыслями Базуль и лег спать, выгнав пинками под зад малолетнюю содержанку, которую лично выкупил еще не тронутой, когда ей было двенадцать лет, за штуку 'зеленью' у мамаши-бомжихи. Девочка так и жила в одной из многочисленных комнат его лесного коттеджа, от нечего делать помогая шеф-повару.

Старый вор ее не обижал, кормил сытно и одевал во все самое лучшее. Иногда ему даже казалось, что он к ней испытывает почти родственные чувства – эдакую смесь извращенной эротики и дедовского благодушия.

На удивление, спал он достаточно крепко. Проснулся только раз – из-за собачьего гвалта. Вольеры с боевыми псами располагались далеко от здания, чтобы ни они не тревожили лаем обитателей коттеджа, ни их не злили своим присутствием охранники и посетители – из-за этого псы распыляли злобу и боевой пыл, что сказывалось на их боевых качествах. По той же причине у вольер была открыта только одна сторона, забранная прочной сеткой – это чтобы собаки не видели друг друга. Не стал Базуль заводить и вольно бегающих сторожевых псов, иначе собачьи концерты не прекращались бы ни ночью, ни днем, а он любил тишину. 'Положенец' считал, что для охраны коттеджа вполне хватит десяти хорошо вооруженных 'быков' и современной сигнализации.

Проснувшись, Базуль полюбовался из окна малиновым солнечным восходом и с удовольствием выпил большую чашку кофе, хотя этот напиток особо и не праздновал. Старый вор больше любил чифирь, но с некоторых пор начал постепенно уменьшать дозы заварки – все чаще стало напоминать о треволнениях прожитых лет изношенное сердце и поджелудочная железа. Врачи, которые теперь пользовали Базуля каждую неделю – больше для профилактики, чем по необходимости – в один голос твердили о вредности больших крепко заваренного чая для его здоровья. Он снисходительно посмеивался, но советом эскулапов пренебречь не рискнул.

Когда 'положенец' приканчивал восхитительные румяные тосты, где-то на первом этаже послышался шум, а затем кто-то начал орать дурным голосом.

'Наезд… – похолодел Базуль. – Но почему нет стрельбы? Неужто менты?! Уходить! Надо уходить!' Он выскочил из-за стола с далеко не старческой прытью и бросился к личному лифту, чтобы спуститься в подвал, к тайному ходу. Все его недавние страхи в один миг превратились в настоящую панику, напрочь отбив способность здраво мыслить.

Но тут раздался осторожный стук в дверь и послышался голос секретаря-референта:

– Федор Лукич! Разрешите…

'Шатоха продался! – мелькнула страшная мысль. – Все, падло, кранты тебе, интеллигент недорезанный…' – Базуль быстро достал из футляра свою любимую 'беретту' и загнал патрон в ствол.

– Входи… – 'Положенец' спрятался за шкафом и взял дверь на прицел.

Шатоха, увидев черный зрачок пистолетного дула, глядящий прямо ему в лоб, стал белым, как мел.

– Кто там с тобой? – глухо спросил Базуль, страшным усилием воли придержав палец на спусковом крючке.

– Один я… н-никого… – заикаясь, растерянно промямлил секретарь-референт.

– А кто шумел?

– Тренер… Это он…

– Что ему нужно… в такую рань? – уже спокойней спросил Базуль, опуская пистолет.

Но на предохранитель не поставил, настороженно смотрел за спину Шатохи.

– Там что-то случилось с собаками…

– Чего-о?! – Базуль ощерил рот в зверином оскале. – Посторонись… бля…

Мгновенно забыв про свои опасения, он побежал по лестнице вниз, где в холле, в окружении охранников, катался по паркетному полу в истерике тренер-кинолог.

– Говори! – орал Базуль, ухватив его за шиворот. – Говори, сучий потрох! Поднимите его на ноги, – приказал он охранникам. – И принесите воды. Быстрее!

Но даже полведра ледяной воды, вылитой на голову тренера, не смогли его вывести из ступора. Он только бессмысленно таращил на Базуля налитые кровью глаза и что-то бормотал, указывая пальцем на выход.

Отшвырнув нетвердо держащегося на ногах тренера в сторону, Базуль, как был в теплом стеганом халате и тапочках, так и побежал к вольерам.

То, что он там увидел, сразило старого вора наповал. Все вольеры были открыты, а его любимцы лежали в самых причудливых позах мертвыми. Какой-то страшный, неведомый зверь буквально растерзал не страдающих ни силой, ни бойцовскими качествами псов, при этом не оставив никаких следов.

Последнее, что увидел Базуль перед тем как потерять сознание, была сверкающая бриллиантовыми кристалликами белая пелена, несущаяся ему навстречу со скоростью экспресса…

Егор Павлович резал дверные дубовые филенки. Неподалеку за крохотным столиком сидел слесарь Копылин и как обычно трепал языком. Не надеясь на хозяина, который спиртным не злоупотреблял, а потому запасов согревающего не имел, он прихватил с собой бутылку водки и потихоньку вливал 'зеленого змия' в свое луженое нутро. На пороге мастерской лежал Грей и время от времени с осуждением посматривал на Копылина, который витийствовал практически без пауз, благо его слушатели были не столько благодарными, сколько безмолвными. -…Так жена и сказала: катись, Гоша, колбаской. А хахаль ее – морда семь на восемь, восемь на семь – поддакивает, кивает и бицепсами поигрывает. И такая на меня кручина навалилась, что хоть сразу с моста и в омут. Ну, врезал я этому жлобу… зубы он потом полгода вставлял… а толку? С хаты меня выперли, паспорта нет – в зоне только справку дали – куда денешься? Старые кореша брали в дело, но я решил завязать. Надоело мне, Палыч, нары тереть и парашу за паханом выносить. Ну, тут я, конечно, преувеличиваю. Моя воровская 'масть' всегда была в почете. Но от этого не легче. У 'хозяина' особо не разгуляешься. Короче, сказал я друганам, что в завязке, бабе – что прощаю и прошу пардону, если чего было не так, и погнал по югам. Как этот… писатель… Максим Горький. Грузчиком работал, сети рыбакам вязал, даже спасателем на курортный сезон однажды пристроился. Денег имел – курам на смех. Не жил – перебивался. Спал, где придется, ел, как говорится, что Бог пошлет, с приличными женщинами – ни-ни: кому нужен безденежный фраер? Однако, я не горевал. Потому как был молод, здоров и хорошо помнил чем заканчивается погоня за тугриками. Не знаю, как долго протянулось бы такое мое житье, но тут мне привалил, можно сказать, фарт необыкновенный. Эх, Палыч, как вспомню, так до сих пор дрожь в коленках!

Она влюбилась в меня сразу. Ей было по фигу, что я почти бомж, что зарабатываю гроши и что откинулся по амнистии, хотя мог бы торчать в казенном доме еще четыре года. А я