Леха молча встал. Он понимал, что никакие увещевания не помогут. Если он не добудет нужную сумму, через две недели ему конец. В лучшем случае (в лучшем!? бр-р!..) его сделают слугой, практически рабом, обязанным исполнять любые прихоти хозяина, а в худшем… В худшем зарежут как свинью.

– Ты куда? – обеспокоено спросил Тузик, когда Саюшкин подозвал официанта, чтобы расплатиться. – Что-то случилось?

Леха промолчал. Но Тузик не отставал:

– Саврасыч достал? Вот сука… – Он с участием глядел на бледного приятеля. – Пора этого жлоба в расход пустить… вместе с двумя его уродами. Они многим сала за шкуру залили.

Деловые давно на них зубы точат. Оборзел наш Савраска вконец.

– Пока… – Слабо махнув рукой, хмурый Саюшкин направился к выходу.

Он знал, что сочувственные слова Тузика всего лишь базар-вокзал, благие пожелания.

Пусть и из лучших побуждений. Достать Саврасыча слабо не только обиженным на него ворам, но и людям покруче. Барыга был нужен очень многим. За ним стояли большие деньги. А значит… Значит нужно срочно толкать героин. Срочно! Затем рассчитаться с этим кровососом и смываться куда подальше.

Леха выскочил на улицу, не попрощавшись с Шуликой. Мало того, он даже не заметил швейцара. Судьба сделала очередной зигзаг, который мог запросто превратиться в петлю на шее Саюшкина. И нужно было здорово поторопиться, чтобы она не затянулась.

Уличные художники обычно занимали свои места в хорошую погоду. День выдался светлым и теплым, потому Артем, побывав на оперативке, решил пойти на центральную площадь, являющуюся исторической достопримечательностью города.

Вымощенная брусчаткой площадь до недавних пор носила партийную кличку вождя октябрьской революции, а два года назад была переименована в соответствии с духом времени, то есть вернула утраченное в семнадцатом году имя, и стала называться Троицкой. Вокруг нее располагались два музея и разнообразные архитектурные достопримечательности – особняк какого-то графа, купеческие хоромы с лепниной на фасаде и собор. В советские времена на площади обычно снимали фильмы о дореволюционных событиях, а теперь сюда привозили туристов, нередко и зарубежных, чтобы показать им практически нетронутый кусочек царской России.

Удивительно, но железный пролетарский кулак разрушил лишь одну из городских церквей, да и та, в общем, была захудалой, если судить по старым фотографиям из исторического музея. А большой православный собор, главенствующий над площадью, остался нетронутым. Наверное, первые городские большевики в детстве были весьма прилежными учениками местной церковно-приходской школы и прилежно изучали Библию.

Сегодня художников было немного, около десятка. Майор несколько поскучнел – он рассчитывал на более широкий круг общения – но затем приободрился: может так оно и лучше. Артем знал, что уличный 'вернисаж', который в народе прозвали Развал, набирал полные обороты лишь в выходные и праздничные дни, когда к туристам присоединялись и местные жители. Тогда к труженикам кисти даже подойти было трудно, так много находилось желающих приобщиться к высокому искусству. Большей частью художники продавали произведения, выполненные ими ранее, но некоторые, из малоизвестных, в основном портретисты, работали прямо на площади, создавая свои 'шедевры' с поразительной быстротой.

Однажды Артем, будучи свежеиспеченным капитаном, на радостях решил запечатлеть свой облик для потомков. Притом, не в карандаше, а масле. Когда он получил свой заказ, то долго не мог опомниться от изумления – человек на портрете оказался похожим на кого угодно, но только не на него. Написанный масляными красками мужественный красавец был вылитый американский актер Сильвестр Сталлоне.

И все равно портрет ему очень понравился. Артем повесил эту мазню на видном месте, и с прошествием времени, показывая ее гостям, объяснял, скромно потупив очи, что это он в глубокой молодости. Народ восхищался писаным красавцем и атлетом, тем самым проливая бальзам на зачерствевшую душу старшего опера городского уголовного розыска.

Майор не без интереса прошелся вдоль выставленных полотен. Он мало разбирался в живописи. Но ему нравились яркие цветные пятна, положенные на холст умелой рукой – будь-то пейзаж, натюрморт или что-нибудь абстрактное. Когда он смотрел на такие картины, внутри появлялась какая-то странная теплота, а беспорядочные мысли вдруг становились легкими, прозрачными и уносились в такие выси, что сердце обмирало.

– Желаете что-нибудь приобрести?

Вопрос застал Артема врасплох; он как раз стоял на том месте, где обычно располагался Миша со специальным походным столиком, на котором лежали ножницы, черная плотная бумага, тюбик клея и красивые резные рамочки, изготовленные Завидоновым собственноручно.

Теперь тут устроился лохматый мужик с похмельными глазами и густой пегой бородой.

Его товар большей частью состоял из достаточно неплохо выполненных копий картин известных русских и итальянских живописцев. Но одно полотно явно стояло особняком. В нем чувствовалась рука настоящего мастера. Это смог понять даже майор, потому и задержался возле стеллажа с картиной.

– А почему нет? – скорее спросил самого себя, нежели ответил на вопрос лохматого художника Артем. – Сколько? – Он ткнул пальцем в понравившееся ему полотно.

Сегодня он чувствовал себя богачом – получил зарплату и какие-то премиальные. Видимо, Пека расстарался, выбил для своих ребят малую толику сверх бюджета.

Лохматый художник поскучнел и неприветливо ответил:

– Эта не продается.

– Как не продается? – удивился и почему-то расстроился майор. – Насколько я понимаю, здесь все выставлено на продажу.

– Покупайте любую другую, только не эту, – упрямо твердил свое художник.

– Ладно, нет так нет, – вынужден был дать задний ход Артем. – А другие картины меня не впечатляют. Уж извините.

– Извиняю… – независимо буркнул художник. – Что касается других… – Он чуток заколебался, но все же продолжил: – Должен сказать, у вас есть вкус.

– Вы мне льстите, – постарался как можно приветливей улыбнуться майор. – Но если уж пошел такой разговор, то позвольте все-таки поинтересоваться: это полотно – ваша работа?

– Конечно моя, – с достоинством ответил художник. – Я понимаю, почему вы спрашиваете.

Все остальные – копии. Любую из них я делаю за пару часов. Без особых проблем.

Кушать, знаете ли, хочется. Притом три раза в день, как минимум. А над той картиной, что вам приглянулась, я работал почти месяц. Это не считая времени, потраченного на этюды. Настоящие ценители не с пустым карманом на наш Развал заглядывают редко.

Спрашивается в задаче: сколько мне придется голодать, пока я продам действительно стоящую вещь? То-то… А дешевые копии по карману многим. Тем более что большинство