Чарли, запихнув в чемодан все, что попалось ей под руку, замерла, выжидающе глядя на меня.
– Я не хочу разрушать счастливую семью, – сказала я. – Но я также не хочу ни платить за три месяца, ни делать здесь ремонт. И если ты будешь на этом настаивать, я непременно помогу дяде Корбмахеру разобраться с теорией наследственности. Или даже не ему, а тете Хульде.
– Это шантаж, – прошипела тетя Эвелин.
– Если бы я сказала, что ты каждый месяц должна мне отписывать по тысяче евро, вот тогда это был бы шантаж.
– Какая подлость! – возмутилась тетя Эвелин.
Чарли застегнула молнию на чемодане и подняла его с кровати:
– Остальное заберем завтра.
– Я бы поставила на дядю Фреда, – заявила я. – По цвету глаз он подходит идеально.
Тетя Эвелин ничего на это не ответила и стояла, проглотив язык.
11
Внизу у пожарной лестницы сидел Иоанн-Павел на своей машинке и загораживал нам проход.
– Ге-а-ари? А правда то, что сказала моя мама?
– Нет, точно нет. Она все время мелет только всякий вздор, – произнесла Чарли. – Ну- ка, подвинься, Петрус. Это ведь не врата рая. – Чарли захихикала над собственной шуткой, но Иоанн- Павел и бровью не повел.
– Меня зовут Иоанн-Па-а-авел. А Петрусом зовут моего бра-а-ата. Ге-а-ари? А правда то, что сказала моя мама?
– Слушай, что ты завел волынку? Ты глухой, что ли? Нам нужно пройти!
– А что сказала твоя мама? – спросила я.
– Она сказала, что ты не любишь Христа.
– Но... я очень хорошо отношусь к Христу, – ответила я довольно резко.
– Да откати ты свою чертову машину в сторону, а не то я ноутбук уроню! – заорала Чарли. – Это твоей маме дорого обойдется!
– Но мама сказала, что ты очень расстроила Христа. – Иоанн-Павел стал медленно отъезжать. – Что ты такого сделала, что Христос расстроился?
– Я... я... Христос не расстроился, – запинаясь, проговорила я.
– Точно, – проговорила Чарли. – Он гораздо лучше переносит удары, чем ты думаешь. А еще он великодушный, в отличие от некоторых. Можешь так, и передать маме.
– А что ты сде-ела-ала? – не унимался: Иоанн-Павел.
В кухонном окне возникла Хилла.
– Иди завтракать, Иоанн-Павел, – сказала она, окинув меня холодным взглядом. Чарли она вовсе проигнорировала. – Ребенку трудно понять, что кто-то вот так запросто вдруг захочет выбросить эту прекрасную жизнь, которая была дарована ему Христом. Честно говоря, и нам, взрослым, это непонятно.
Я ощутила глубокую внутреннюю потребность защититься, вот только не знала, как это сделать.
– Моя жизнь не такая уж и прекрасная, – произнесла я. – Можно даже сказать, что она... Просто ужасная жизнь. Но я вовсе не виню в этом Христа.
– Свою жизнь ты получаешь из рук Господа, но что ты потом будешь с ней делать, за это уже ты сама отвечаешь, – сказала Хилла.
– Ну да, может быть. Процентов на пятьдесят.
Но тут Хилла уперла руки в боки:
– Ужасная? Ужасная? Ты называешь свою жизнь ужасной? Но ты ведь здорова, так? У тебя есть крыша над головой, и ты всегда сыта, или я в чем-то ошибаюсь? – воскликнула она с эмоциональностью, которой я от нее не ожидала: ее глаза сверкали, а взгляд был полон праведного гнева. – Ты хоть представляешь себе, скольким людям на планете действительно плохо? Сколько людей живет в странах, где война, голод и бедность? Сколько людей мечтают о том, чтобы быть здоровыми? Ты грешишь против Господа, когда отказываешься признать, как все у тебя хорошо.
Я закусила нижнюю губу.
– Если бы ты только знала, как ты мне действуешь на нервы! – воскликнула Чарли. – Ты, упертая религиозная фанатичка! Ты хоть представляешь себе, сколько денег твоим детям придется потратить на психоаналитиков, когда они вырастут? Вы расстраиваете Христа, когда ссоритесь. Вы расстраиваете Христа, когда шумите. Вы расстраиваете Христа, когда делаете
