Тетя Алекса была младшей из четырех маминых сестер. На ее свадьбе присутствовало двести гостей. Само торжество проходило в отеле, расположенном в замке, и здесь было всё: роскошно декорированные залы, струнный оркестр, собранный по этому случаю со всей Германии лучший мейсенский фарфор и семейное столовое серебро. Моим белокурым кузинам сшили розовые платья, прически украсили розами, а в руки всучили обитые атласом корзиночки с розовыми бутонами.

И только мне пришлось все время стоять в – своем дурацком темно-синем платье. Я не могла нести цветы, потому что темными волосами испортила бы на свадебных фотографиях всеобщее златовласое впечатление, как объяснила тетя Алекса.

Даже моя мама посчитала, что это чересчур, но тетя Алекса твердо стояла на своем. «В конце концов, замуж я выхожу один раз в жизни, и все должно быть идеально, – сказала она. – К тому же она еще такая маленькая, что ничего и не поймет».

Как бы не так! Эту свадьбу я до сих пор помню в мельчайших подробностях. Например, то, что мой папа подмешал мне в рис камешки, которыми я перед церковью кидалась в только что обвенчанную пару. И что один из двух белых голубей, которых там выпустили, накакал прямо на лысину моему дяде Густаву. Эта свадьба была очень далека от идеала. А ведь она могла бы пройти с меньшими потерями, если бы тетя Алекса не устроила этот театр из-за моего цвета волос. Если бы меня одели в розовое платье и позволили мне рассыпать цветы, я бы от унижения не заползла под стол, где лежала такса моего дедушки. И мне бы никогда не пришло в голову от скуки привязать шнурок дедушки к ошейнику Валдиса. Если бы я с другими девочками, рассыпавшими цветы, строила из себя принцессу, я бы не бросила любимый мячик Валдиса на лужайку, и Валдис не стащил бы дедушку Роденкирхена со стула, и дедушка Роденкирхен не ухватился бы за скатерть, и весь фарфор не опрокинулся бы на пол и не разлетелся на тысячу осколков. И меня в нашей семье не называли бы «младшенькая Доротеи, у которой на совести фамильный фарфор». Хотя сейчас меня, наверное, называли уже «младшенькая Доротеи, у которой на совести фамильный фарфор и которая до сих пор не замужем».

«Дорогая Герри, – писал мой кузен Гарри, – вчера был последний срок сдачи четверостиший, посвященных серебряной свадьбе моих родителей. Я хотел собрать все стихи, записать их, красиво завернуть и подарить виновникам торжества на память. Поэтому я прошу тебя срочно прислать мне свой отрывок. Кстати, выступать мы будем в алфавитном порядке, так что твоя очередь как раз между кузиной Франциской и дядей Густавом. Для репетиции: петь песню мы будем в ре-мажоре».

– Ты такой юный и уже такой занудный, холла хи, холла хо, – запела я, пусть и не совсем в ре-мажоре. – Ты же меня знаешь, хоть с этим ничего и не срифмуешь, холла хи-ха- хо. – Значит, к этому дерьмовому представлению нужно еще и готовиться, репетировать, хотя в этом нет ровным счетом ничего удивительного. Так все обычно и бывает. В качестве источника вдохновения и позитивного примера Гарри приложил к письму плод собственных поэтических потуг. Мне сразу бросилось в глаза, что в каждой строчке у него встречалось слово «создавать».

«Гарри не умеет стихи создавать и меня еще хочет к чему-то припахать». Я одним кликом отделалась от его глупостей и открыла новый документ.

«Обязательно сделать перед смертью, – напечатала я в первой строчке. – Во-первых, написать завещание. Во-вторых, подумать над чертовым четверостишием для Гарри, иначе этот придурок припрется сюда. В-третьих, убрать квартиру и избавиться от всех неприятных вещей. В-четвертых, написать предсмертные письма, см. на других страницах. В-пятых, отказаться от похода на встречу класса. В-шестых, сходить в парикмахерскую».

Завещание – дело важное. Моя бабушка Роденкирхен завещания не оставила. Она только устно приказала раздать ее украшения внучкам.

– Каждая девочка сможет себе что-то выбрать, – сказала она. – По очереди, начиная с младшей.

Мысль на первый взгляд была очень даже неплохая, но, после того, как бабушка оттуда, сверху, увидела склоку, разыгравшуюся над ее шкатулкой с драгоценностями, она наверняка решила, что лучше бы оставила завещание.

Тетя Эвелин, у которой были только сыновья, из-за чего она осталась совершенно не у дел, стояла в углу комнаты, скрестив руки, и кипела от негодования. Моя мама же, со своими четырьмя дочерьми, напротив, казалась чрезвычайно довольной. Я думаю, это был первый и единственный день в ее жизни, когда она не жалела, что хоть кто-то из нас не мальчик.

– Бери сапфир, сапфир, – шептала тетя Алекса моей тогда еще трехлетней кузине Клаудии.

Но Клаудия, которая не представляла себе, как выглядит сапфир, сначала ухватилась за коралловое ожерелье, а потом за янтарную подвеску с какой-то мухой внутри. После этого тетя Алекса разразилась слезами. Наши кузины Дайана, Франциска, Мириам и Бетти набросились на фальшивый жемчуг, фигурную серебряную подвеску, гранатовый гарнитур и ожерелье из розового кварца, а их мать в это время билась головой об стенку. А вот Тина, Рика, Лулу и я, не обращая внимания на дешевое барахло, выбрали очень правильные вещи. Тине досталось сапфировое колье, Рике – бриллиантовые сережки, Лулу – прелестные платиновые часы с бриллиантами, а я выискала себе кольцо с огромным шлифованным аквамарином.

И когда я его нацепила на свой маленький пухлый пальчик, тетя Алекса громко всхлипнула, а тетя Эвелин пробормотала: «Маленькая ведьма!»

– Помолчи лучше, – заткнула ей рот моя мама. – Ты и так уже заграбастала весь антиквариат и фарфор.

– Какой еще фарфор? – завопила тетя Эвелин. – Наш лучший мейсенский фарфор расколошматила твоя младшая.

– Точно, – сказала тетя Алекса. – Так что ее вообще нужно было исключить из числа наследников.

Но об этом моя бабушка ничего не упоминала.

И во второй заход – «Не эти красные сережки, Дайана, другие красные сережки!» – мы инстинктивно выбрали самые ценные вещи: Рика – опаловую подвеску, Тина – кольцо с изумрудом, Лулу – рубиновые сережки, а я – жемчужное ожерелье с бриллиантовой застежкой. Моя мама была чрезвычайно горда за нас. Никаких ценных вещей, кроме этих украшений, у меня не было. И все же мне не хотелось, чтобы то немногое, чем я владела, попало не в те руки: к примеру, моя коллекция детских книжек (некоторые из них были антикварными), мой mрЗ-плеер и ноутбук. Я чуть было не взялась за телефонную трубку и не позвонила маме: «Не вздумай все отдавать Арсениусу и Хабакуку, ты слышишь меня?» Но потом спохватилась, что выдам себя с головой – а это будет просто глупо с моей стороны. До самого дня моей смерти я должна вести себя по возможности обычно. Иначе все поймут, что я задумала, и отправят меня в психушку.

Мне хотелось подойти к этому мероприятаю, как и ко всему остальному в моей жизни, хорошенько все просчитав и взвесив. На вопрос «почему» я уже ответила. Дальше мне следовало позаботиться о том «как». Это должно произойти как можно более безболезненно и технически несложно. И ни в коем случае не отвратительно. Даже после смерти я хотела выглядеть хорошо. К тому же нужно продумать о том, кто тебя найдет.

В действительности все оказалось не так просто.

По субботам мы с друзьями всегда устраивали кулинарные вечера. Готовясь к