— Хорошо. Если средство будет ненужно или вам не подойдет, разговор останется между нами… Да?
— Я обещаю.
— Вам есть время обдумать мое предложение. Потому что это действительно предложение. Надо выйти за меня замуж.
Ей показалось, что она не расслышала.
— Что? Как?
— Я могу жениться на вас.
Вспомнилось, как во сне: буря, сухой шум берез, переливчатый рокот грома, ветер, ветер… и в ветре тот же голос, те же, но с ветром улетающие, неясные слова… «жениться на вас»… Конечно, ей тогда послышалось. И теперь тоже.
— Вы удивляетесь? — мягко сказал Роман Иванович. — Что же тут удивительного.
— Нет. Я не понимаю. Как вы могли? Я люблю Михаила Ржевского, я его невеста… Вы знаете. Как вы могли?
Сменцев улыбался.
— Неужели вы никогда не читали, что это была очень распространенная вещь в прежнее время? Девушки, которые хотели ехать учиться, хотели свободы и не могли уйти от семьи… Они…
— Да, да, знаю, помню… Так это вы мне предлагаете? Я поняла. Мне надо ценить, такая жертва с вашей стороны. Но ужасно, ужасно. И никогда…
— Вы думаете никогда графиня не согласится? Я не думаю. Напротив… А что же тут ужасного? Вы будете свободны… Или вы рассчитываете обвенчаться теперь с Ржевским?
— Нет… — сказала Литта и отвернулась. — О, я ничего не знаю! Прошу вас, оставьте меня теперь одну. Оставьте же меня!
Сменцев хотел еще что-то сказать, сделал шаг к ней… Но ничего не сказал, повернулся и быстро вышел.
Глава четырнадцатая
ХУТОР ПЧЕЛИНЫЙ
Как-то, скуки ради, поплелся дьякон отец Хрисанф за реку, на хутор, в непогожий сентябрьский вечер.
Очень уж тоска взяла, думал Флорентия повидать, узнать что-нибудь.
Флорентия не застал, а к изумлению своему, восхищению и некоторому ужасу увидел самого Романа Ивановича.
— Батюшка! Да как же вы?.. Да когда ж прибыли-то? — воскликнул он, разводя руками и проворно сдергивая намокшую шляпу.
В маленьком зальце флигеля, где жил Флорентий, на некрашеном столе горела свеча в высоком шандале. Большой, светло вычищенный самовар бурлил и фыркал, пуская пар в потолок. Самовар и какую-то затейливую закуску только что принес хуторский работник Миша, румяный и коренастый, вечно улыбающийся парень. Миша — на все руки. Он и Флорентию Власычу во флигеле служит, он и при доме, при школе, сторожем. На весь на Пчелиный он один. Хуторской дом хоть не велик, а его под школу хорошо приспособили: перегородки повыломали, помещение вышло порядочное. А в боковой комнате библиотека.
Сменцев сидел у стола, собирался чай пить. При виде отца Хрисанфа чуть-чуть нахмурился.
— Не ждали, верно?
Дьякон, конфузясь мокрого подола своего и грязных сапог, неловко усаживался на деревянном стуле.
— Да как сказать, Роман Иваныч? Ждем-то вас — ждем постоянно. А только не знаешь, когда, где вы. К Флорентию Власычу я этак часто вечерком… Не слыхать ли чего? И Флорентий Власыч отлучался; недели с три всего дома… Да он сейчас где же?
— Не знаю, я ведь прямо со станции. Не видал еще его. Придет.
Дьякон съежил костлявые плечи. Светлая, светлее лица, острая бородка уныло торчала вперед; все лицо у него было унылое, но упрямое.
— Непогодь! — сказал он, вздохнув. — Чего бы, Господи Иисусе, не поздно, а так и льет, который день. Убрались-то давно, это положим…
— Чайку, отец дьякон?
— Ежели соизволите, я бы выпил…
Сменцев достал ему из шкапика стакан, налил.
— Так уж рад я вашему прибытию, Роман Иванович, так уж рад… — начал дьякон, поперхнулся, погладил плоские, длинные волосы, как мокрая солома висевшие вдоль щек, и умолк.
— Я бы за вами завтра на село спосылал, увидались бы. А что, дело какое есть ко мне спешное?
— Да собственно спешного такого что же… Нет, я вообще. Дело, Роман Иваныч, — прибавил он, оживляясь, — всегда у нас одно. А вы, так сказать, своим присутствием…
Опять не кончил, замялся. От неожиданности встречи или от чего другого, но еще не успел разойтись. Сменцев подождал, помолчал.
— Ну что, как у вас? — спросил совсем серьезно.
— Понемножку. Слава Богу. Что ж, сами знаете, летнее было время. Занятия правильные не шли. Флорентий Власыч в отлучке. Так все.
— Пустое, я не про занятия. Лето — летом, а вы что-нибудь же делали? Или между собой не собирались?
— Ну, как же нет… Флорентий Власыч знает. Все своим чередом.
Помолчал, помигал белесыми ресницами и вдруг прибавил:
— Роман Иванович, а когда же нам объявление будет? Благословясь бы, право. А то многие из наших скучают уж. И мне, признаться, надоело.
— Не понимаю, что именно вам надоело. Погодите. Отец Симеоний как?
— По-прежнему сидит у себя за рекой, на огородах. Работника второго на ваши, на школьные денежки принанял. Благодушничает. Разве он во что вникает? Он о школе-то и позабыл.
— На то и рассчитывали, — резко сказал Сменцев. — Этим и надо пользоваться.
— Я пользуюсь. Я и в школе, и…
Он подвинулся ближе вместе со стулом.
— Таинственно со многими тоже разговаривал нынче. Человек сорок есть, наверняка пойдут.
— Мало.
— Знаю, что мало. Да ведь без малого зерна дерева не вырастить. Ну, еще десяток наберется.
— Нет, мало. И чего вы-то, отец дьякон, торопитесь рясу скинуть?
— Эта ряса ихняя, все равно, сейчас — обман. А истинную я не сниму. Коли же бояться — чего мне бояться? Един аки перст.
Роман Иванович решительно нахмурился. Уже не впервые заводил дьякон этот разговор. Хотелось «объявиться», то есть легализовать общину, которая как бы начинала
