содержащиеся в публикациях последнего времени, сопоставив их с более ранними сведениями, он пришел к выводу, что относительно количества безвозвратных потерь советской стороны в годы Великой Отечественной войны «мы не располагаем достаточно обоснованными данными». При этом, на взгляд автора, наиболее близкой к истине является показатель 5,7–5,75 млн военнопленных[61].
Эти цифры, бесспорно, производят страшное впечатление. Они становятся страшными вдвойне, если учитывать и другое: люди, переживающие трагедию плена, своей собственной стране оказались не нужны, более того — она фактически бросила их на произвол судьбы, что было связано с известным сталинским представлением, автоматически превращавшим пленных красноармейцев в предателей и дезертиров.
После 1917 г. большевистское руководство официально не присоединилось к решениям Гаагских конференций 1899 и 1907 гг., на которых были приняты конвенции о законах и обычаях войны. Речь в конвенциях среди прочего шла и о режиме военнопленных. Условия содержания военнопленных еще более подробно были рассмотрены и в Женевской конвенции 1929 г. Советский Союз не подписал и этот международный документ.[62] Поскольку нормы международного права в отношении советских военнопленных в годы Второй мировой войны оказались в силу этого недействительными, на них распространились нормы совершенно иные — сталинские. А они были на удивление «просты». Когда к Сталину обратились с предложением разрешить переписку и посылки для военнопленных — советских и немецких одновременно, он ответил: «Русских в плену нет. Русский солдат сражается до конца. Если он выбирает плен, то он автоматически перестает быть русским. Мы не заинтересованы в установлении почтовой службы для одних немцев».[63] Официально же это мнение было сформулировано в Приказе Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. Приведу несколько наиболее важных выдержек из этого документа, который был принят с грифом «Без публикации».
Пункт 1. «Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава».
Пункт 2. «Если такой начальник или часть красноармейцев вместо организованного отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, (…) семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи».[64]
Итак, истина для красноармейцев была проста: умирай, но в плен не сдавайся, иначе отвечать будешь не только ты сам, но и твои близкие. Обстоятельства, при которых солдат мог оказаться в плену, как видим, высшее руководство не интересовали вообще.
Чувствуя себя обреченными, военнопленные во многих случаях не выдерживали такого положения и предпочитали смерти очень нелегкую перспективу сотрудничества с врагом, становясь впоследствии основой для создания в составе вермахта и СС военных формирований из народов СССР. Среди них были и представители разных тюркских народов, тем более что в лагерях для военнопленных уже в конце лета — начале осени 1941 г. появились и начали активную работу специальные вербовочные комиссии Восточного министерства.
Германская пропаганда и перебежчики из Красной армии
На первом этапе войны пропаганда против Красной армии носила явственный отпечаток эйфории от развивающегося наступления, она использовала больше словесную мишуру, стремясь в первую очередь психологически раздавить и без того потрясенных красноармейцев и играя при этом прежде всего на эмоциях. Руководство Германии безусловно понимало, что пропаганда — это мощный инструмент для проведения желаемой политики. По замечанию Ортвина Бухбендера, «зависимость от примата политики на Востоке была особенно сильно заметна».[65] Тем самым обусловливалось большое внимание к пропагандистской деятельности на фронте. Но за этим крылось и серьезное противоречие, которое в тех условиях устранить было невозможно: поскольку Гитлер при нападении на Советский Союз исходил лишь из колониальной идеи завоевания, порабощения и уничтожения, немецкая пропаганда часто оказывалась в тупике при выборе своей аргументации — проще говоря, ей приходилось объяснять «недочеловекам», что они и есть «недочеловеки», которые должны безропотно подчиняться «истинным арийцам». И все же действенности и результативности немецкой пропаганды на Восточном фронте полностью отрицать нельзя.
Подготовка войны против Советского Союза одновременно означала и подготовку пропагандистской войны, и началась она также задолго до военных событий. 1 апреля 1939 г. при Высшем командовании вооруженных сил — ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht — OKW) было создано подразделение «вермахт- пропаганда». Перед самым нападением на Советский Союз при Министерстве пропаганды был организован «генеральный реферат Восточное пространство» (Generalreferat Ostraum) во главе с Эберхардом Таубертом, часто именуемый также «организацией Винета», который в 1943 г. был преобразован в «отдел Восток» («Abteilung Ost»).[66] Именно эти учреждения и стали основными центрами ведения пропагандистской работы на передовой линии фронта и среди «восточных добровольцев». Я не буду подробнее останавливаться на характеристике всех сторон деятельности этих учреждений. Внимательнее взглянем лишь на результативность немецкой пропаганды, а именно на факты перехода красноармейцев на сторону наступающей немецкой армии.
Воздействие на части Красной армии осуществлялось разными способами — через радио, через громкоговорители, распространение листовок с текстами или изображениями, плакатов, брошюр. Цель в данном случае была одна — морально подавить боевой дух красноармейцев и призвать их к переходу на сторону немцев. За неделю до нападения на СССР, например, на пластинки были записаны подобные обращения, подготовленные на русском, украинском, кавказских и тюркских языках (в подготовке этого мероприятия принимал участие и Алимджан Идриси). Эти обращения многократно зачитывались затем через громкоговорители перед позициями Красной армии.[67]
На различных языках народов СССР распространялись и письменные материалы. Таковых было великое множество. Приведу лишь несколько примеров: плакат с шифром Р 61, форматом 56 ? 80 см с текстом «Народы Кавказа! Мы несем вам освобождение от большевистского ига! Приступайте теперь к работе! Вы будете трудиться для себя и для вашей родины!» распространялся на русском, грузинском, армянском, азербайджанском, кумыкском, калмыцком, чеченском и татарском языках.[68]
Кроме листовок разбрасывались и брошюры, например, с грифом В 93 «Жизнь помощника люфтваффе» или же с грифом В 94 «Слова для молодых людей» (обе брошюры были отпечатаны на русском, немецком, украинском, белорусском, литовском, латышском, эстонском и татарском языках).
На изготовление пропагандистских материалов средств не жалели, они публиковались громадными тиражами в фирме «Войшник» (имевшей монополию на публикацию), специальными поездами доставлялись на фронт и разбрасывались над позициями Красной армии. Например, только за три месяца 1943 г. (с 7 мая до конца июля) самолетами или специальными пушками было разбросано свыше одного миллиарда листовок, а текст приказа ОКВ № 13 от 21 апреля 1943 г., инициирующий переход на сторону немцев и переведенный на разные языки, в том числе и татарский, в июне 1943 г. был распространен тиражом около 200 миллионов экземпляров.[69]
Листовочная пропаганда, конечно, активизировалась при подготовке наступательных операций. При этом темы для пропагандистских материалов продумывались вполне серьезно. О. Бухбендер проанализировал тематику немецких листовок на передовой, взяв за основу определенное время (август 1942 г.) и определенное место (район наступления 6-й армии в направлении Сталинграда). Тогда было распространено листовок тиражом около 45 миллионов, и из них: около 24 % по содержанию было
