разведчик с ней всегда джентльменское соглашение заключает. Своего рода пакт о ненападении. Это тебе же потом сторицей воздастся. Идет, допустим, за тобой хлопчик, сфотографировал ты его, ну и бог с ним, пусть идет. Ты не беги от него, не петляй, не отрывайся на лифтах и в переходах всяких. Если, конечно, у тебя серьезного дела нету. Наоборот, садишься в автобус, он, видишь, не догоняет, так останься на остановке, дождись вместе с ним следующего. Двенадцать на часах пропикало, зайди обязательно в какую-нибудь забегаловку, даже если сам есть не хочешь, подожди там, пока человек перекусит. И он тебе после этого благодарным будет. Потому что он поймет, что ты его понимаешь. У них же работа собачья, как бобики весь день бегают, ноги стирают. А так, глядишь, идет он за тобой, сытый, не запыхавшийся, и сам на тебя уже в полглаза смотрит, а то и вообще оба закроет, в нужный для тебя момент. И чтоб высветить «наружку», тоже совсем не обязательно трюки всякие применять, в арочки нырять и... прочие разные... загогулины местности. Я вот помню, нелегал один раз в Москву вернулся. После длительной отлучки. Я с ним, кстати, в это воскресенье чаи распивал. Так вот, значит, решили на нем бригаду «семерочников»[53] обкатать. Собрали человек семь, причем одних зубров. И что ты думаешь. Он по Тверской, тогда еще улице Горького, от Маяковки до ГУМа прошлепал, ни разу не обернулся, ни в какие проходы, арки не заходил, за углы не заворачивал, в транспорт не садился, а к концу маршрута всех их расшлепал, за исключением старшего, который к нему ближе, чем на сто метров, не подходил, остальных только разводил. Вот так.

Проходя мимо очередного дома, от которого уже рукой было подать до перекрестка, за коим начиналась улица Бон, Ахаян остановился. Справа, из практически соединенных между собой просторных окон небольшого бистро на мостовую высыпался оранжево-рыжый сноп света. Василий Иванович, подняв голову, прочитал над входом в заведение название «Le Cygne[54]», мерцающее голубым неоном рядом с мигающими контурами лебедя, слепленными из таких же гибких неоновых трубок, и кивнул своему спутнику: «Завернем, минут на десять».

Очутившись внутри этого, довольно непритязательного, но чистенького кафе, всего лишь на треть заполненного посетителями, они огляделись и остановили свой выбор на маленьком столике, расположенном у края дальнего от них окна. Вынырнувший откуда-то через пару минут гарсон, подойдя к столику, принял у них заказ, заключавшийся в двух двойных порциях пастиса[55], двух кусках бисквитного торта с фламбированной[56] вишней и ванильным кремом и двух черных кофе, после чего тут же куда-то снова исчез.

После ухода официанта за столиком воцарилось молчание. Иванов не считал себя вправе первым нарушить его, вполне справедливо полагая, что это было бы некоторым нарушением законов субординации и норм иерархической этики, и терпеливо ждал, когда это сделает сидящее напротив него начальство.

Начальство тоже не торопилось это делать. Оно, чуть нахмурившись, задумчиво глядело в окно на противоположную сторону улицы, на дом, в декоре фасада которого неожиданно – то там, то тут – проскальзывали отблески не столь характерных для Парижа барочных мотивов, слабо, но все же заметные в кое-как разбавленной электрическим светом вечерней темноте.

Вскоре все же молчание было нарушено.

– Ну и как тебе вообще Париж? – продолжая созерцать все тот же объект, небрежно бросил Ахаян.

– Ничего, – не ожидав подобного вопроса, немного неопределенно протянул Иванов.

– Твой город?

– В каком смысле мой?

– Ну... как ты его воспринимаешь? Я говорю не о пейзаже, климате, природе. Не о людях, которые его населяют. И даже не об архитектуре. Я имею в виду субстанции более тонкие. Невидимые. Подкожные. Такое понятие, как душа города. Чувствуешь ты с ним какое-то родство? Стал ему... сопричастен? – Ахаян посмотрел на сидящего напротив него молодого человека, который внимательно впитывал его слова, и слегка улыбнулся. – Я, наверно, говорю слишком напыщенно и непонятно, да?

– Да нет, почему напыщенно. Нормально.

– Я просто вспомнил Федора Михайловича. Вернее, несколько замечательных фраз, которые он вложил в уста одного своего персонажа. Тоже весьма примечательного. Я их помню практически наизусть и очень люблю повторять. – Василий Иванович немного помолчал, а затем не то чтобы декламируя, но все же с некоторым выражением произнес: – Русскому Европа так же драгоценна, как Россия. Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их мне милее, чем Россия. Нам дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим.

– Вот это верно. На сто процентов.

– Не всем нам, конечно, – улыбнулся Ахаян.

– Не всем, – согласился Олег. Но им... – он кивнул в сторону сидящих немного в отдалении остальных посетителей бистро, – эти чудеса и камни уже точно практически всем до фонаря.

Разговор снова был прерван гарсоном, проворно сгрузившим на их столик со своего подноса бокалы с пастисом, кофе и торт.

Проводив его взглядом, Ахаян поднял бокал с разбавленной водой марсельской анисовой настойкой, заказанной для обоих присутствующих именно по его инициативе, сделал маленький глоток и, чуть причмокнув губами в знак одобрения, прищурившись, посмотрел на последовавшего его примеру собеседника. – А тебе вообще сколько лет, Олег?

– Двадцать семь. А что?

– Молодец. Подкован ты, я смотрю, так, ничего. Для своего возраста. Самое главное – не расслабляться. Впитывай в себя знания, не стесняйся. Настоящий человек учится до конца своих дней. Ты, кстати, женат?

– Женат.

– Жена здесь?

– Здесь.

– Где трудится?

– В ИТАР-ТАСС, в корпункте.

– Журфак МГУ? По образованию.

– Да.

– Хорошо. Это, считай, дополнительный штык в нашей дружине. – Ахаян почему-то слегка вздохнул, пригубил еще немного пастиса, затем, поставив бокал на стол, внимательно посмотрел на своего собеседника. – Думаешь, зачем я задал этот вопрос. Неспроста ли? Думаешь правильно. Неспроста. Понимаешь, дружок, задание у тебя сейчас уж больно такое... специфическое.

Олег опустил вниз глаза:

– В каком смысле?

– Ну ты девицей-то красной не прикидывайся. Непонимающей. Невинной. Если наша «Матрена» действительно является «матрешкой», скрывающей свою истинную личину и замаскированной Матой Хари, и ты сумеешь зарекомендовать себя перед ней объектом, заслуживающим особо пристального внимания, то, весьма вероятно, что это ее внимание проявится в определенных формах, которые, я думаю, не требуют отдельных комментариев.

– И... что я в таком случае должен делать? – настороженно спросил Олег.

– Ты должен делать то, что тебе поможет решить поставленную задачу.

– Мне следует расценивать ваши слова, как санкцию Центра?

– Как санкцию Центра следует рассматривать уже саму постановку перед тобой данной задачи. – Василий Иванович немного помолчал и, выковыряв из своего куска торта фламбированную вишню, откатил ее на другой край тарелки. – Мне, наверно, не стоило бы говорить то, что я хочу тебе сейчас сказать. Но я все-таки скажу. Я знаю, что многими мужиками, и нашими хлопцами в том числе, особенно теми, кто помоложе, подобные вещи воспринимаются довольно легко. Иной раз вообще даже как некая доблесть и предмет для бахвальства. Пойми меня правильно, я не моралист и не хочу казаться старцем, который дает нравственные советы, потому что уже не в состоянии подавать дурных примеров. Я просто действительно много повидал в своей жизни и переоценил и по-новому взглянул на многие вещи. У тебя есть жена. Я не знаю, венчаны вы или нет, но, в любом случае, супружеские узы, так или иначе, носят некий сокрытый

Вы читаете Ахиллесова пята
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату