подводить итог жизни.

В конце мая он составил завещание, касающееся дома и имущества. Болезнь быстро прогрессировала, врачебный консилиум стал настаивать на госпитализации и операции, но Циолковский отказывался лечь в больницу, отказывался до тех пор, пока положение не стало совершенно безвыходным. Он таял на глазах и 8 сентября наконец дал согласие. Вечером его перевезли в железнодорожную больницу и почти сразу положили на операционный стол. Санитарным самолетом из Москвы сюда уже прибыли два хирурга — профессора Плоткин и Смирнов. Операция была сделана поздно ночью. Но она уже не могла остановить необратимые процессы, ведущие к неминуемому смертельному исходу. Жить оставалось одиннадцать дней.

Сохранились многочисленные фотографии, сделанные в больничной палате. Константин Эдуардович сильно изменился. Говорил мало и с трудом, общаться ему ни с кем не хотелось — даже с родными. Чтобы хоть как-то облегчить страдания умирающего и заглушить нестерпимые боли, ему, никогда не употреблявшему алкоголь, стали давать ром. Он оживился и воспрянул духом, только когда принесли телеграмму И. В. Сталина с пожеланием скорейшего выздоровления и дальнейшей плодотворной работы: «ЗНАМЕНИТОМУ ДЕЯТЕЛЮ НАУКИ, ТОВАРИЩУ К. Э. ЦИОЛКОВСКОМУ. Примите мою благодарность за письмо, полное доверия к партии большевиков и Советской власти. Желаю Вам здоровья и дальнейшей плодотворной работы на пользу трудящихся. Жму Вашу руку. И. СТАЛИН». Константин Эдуардович тотчас же продиктовал ответ: «Прочитал Вашу теплую телеграмму. Чувствую, что сегодня не умру. Уверен, знаю — советские дирижабли будут лучшими в мире. Благодарю, товарищ Сталин». Собственноручно дописал: «Нет меры благодарности. К. Циолковский».

О Космосе он думал до самого последнего мига. Он ведь и сам был частицей Космоса, и каждый атом его расстающегося с жизнью тела оставался бессмертным и живым гражданином Вселенной. Быть может, последнее, что он видел уже в полузабытьи, — ракета, уносящаяся в бесконечные дали Вселенной. Мысленно он следовал за ней.

Смерть К. Э. Циолковского наступила 19 сентября 1935 года в 22 часа 34 минуты — через два дня после того, как ему исполнилось 78 лет. Бессмертие же чисел и дат не имеет. Всё — и хорошее и плохое — разом растворилось в небытии. Десятилетия душевных терзаний и взлетов, непризнания и осмеяния обратились в ничто. Остались лишь немеркнущая слава и вечная благодарность потомков.

Воистину — подлинное величие выдающейся личности по-настоящему осознается только после его смерти. Прощаться с Циолковским вышла вся Калуга. 21 сентября гроб с его телом пронесли к загородному парку: там некогда стоял дом, где по дороге в Оптину пустынь не раз останавливался другой русский гений — Николай Васильевич Гоголь и где он работал над вторым томом «Мертвых душ». На траурный митинг собралось около пятидесяти тысяч человек. Когда гроб опустили в могилу и раздался прощальный салют, над парком, которому вскоре было присвоено имя Циолковского, проплыл красавец-дирижабль. Через год над могилой воздвигли обелиск, точно ракета, устремленный в космическую высь.

Теперь рядом с могилой расположен Государственный музей истории космонавтики, открытый в 1967 году. На демонстрационной площадке — несколько отслуживших свой срок боевых и мирных ракет. Среди них та, что унесла в бессмертие ещё одного великого сына русской земли — Юрия Гагарина. Гений-пророк все предвидел, все просчитал, все спрогнозировал, опередив самые смелые ожидания человечества. Он был уверен, что научно-технический прогресс на нашей планете пойдет именно так! Ибо такова ВОЛЯ ВСЕЛЕННОЙ.

Сияют над Россией звезды — над Рязанщиной, где он родился, над Калугой, где умер, над Боровском и Москвой, над Вяткой и Окой. Они — глаза Космоса. И всегда кажется: они глядят так, будто что-то хотят спросить у землян или сказать. Одному из нас они уже очень много поведали, а он поделился космическим откровением со всем человечеством. Константин Эдуардович Циолковский творчески осмыслил космическую информацию и обратил её в КОСМИЧЕСКУЮ ФИЛОСОФИЮ — Истину на все времена…

Подводя итог жизни и собрав разрозненные сокровенные заметки воедино, Циолковский на первом листе начертал «А 1а Чехов» («На манер Чехова»). В небольшом предисловии к циклу работ, получившему в дальнейшем наименование «Очерки о Вселенной», он пояснил:

«Наук такое множество, излагаются они так подробно, столько написано возов научных книг, что нет никакой возможности для человеческого ума их изучать. Кто и хочет, опускает бессильно руки. Между тем нельзя себе составить мировоззрения и руководящего в жизни начала без ознакомления со всеми науками, т. е. с общим познанием Вселенной.

Вот и я хочу быть Чеховым в науке: в небольших очерках, доступных неподготовленному или подготовленному читателю, дать серьезное логическое познание наиболее достоверного учения о Космосе».

Воистину — кредо подлинного ученого! «Краткость — сестра таланта» — так афористически выразился все тот же Антон Павлович Чехов. Лапидарность слога похвальна не только в литературе, но и в науке. И Циолковский здесь — один из великолепнейших образцов для подражания. Сам же он предпочитал ориентироваться на Чехова. Хотя среди ученых и философов также было немало достойных примеров. Обычно он называл имена Пифагора, Декарта, Лейбница, Ньютона, Паскаля, Лапласа, Шопенгауэра (хотя далеко не каждого из них можно отнести к мастерам афористики). Кое-кто запомнился ему ещё с юности — как по оригинальным изданиям, так и по научно-популярным биографиям, из опубликованных в павленковской серии «Жизнь замечательных людей». В зрелые годы также приходилось возвращаться к этим изданиям, некоторые из них были и в его библиотеке.

Особенно нравилась Циолковскому вопросно-ответная форма изложения. Она помогала ему четко формулировать мысль и как бы сама собой подводила к правильному ответу, а читателю — реальному или потенциальному (в том случае, если работа оставалась неопубликованной) — помогала лучше улавливать логику ученого. Вообще же Циолковский не был здесь оригинален. Такая манера рассуждения и оформление мысли известна с глубокой древности; она встречается и в космогонических гимнах «Ригведы», и в некоторых архаичных зороастрийских текстах, и в «Вопросах к небу» знаменитого китайского поэта и мудреца Цюй Юаня (ок. 340 — ок. 278 гг. до н. э.), и в произведениях ряда мыслителей Нового времени.

Логическим каркасом самой первой большой философской работы Циолковского «Этика и естественные основы нравственности» служат десятки мировоззренческих вопросов. Вот типичный образец такой манеры изложения научного материала:

«Как представляем мы себе Вселенную? В виде ли беспредельного числа бесконечно малых, вечных и простых атомов (атомизм) или сложных и мыслящих монад? Соединяем ли возникновение и существование мира с его первопричиною (теизм), или считаем мир сам по себе, т. е. самый Космос своей причиной (пантеизм Спинозы, Джордано Бруно)? Вот вопросы, которые относятся к телеологической проблеме метафизики. (…)

Сходны ли наши представления о мире с самим миром, т. е. строго ли согласны наши познания со строением Космоса или отличны? (…) Какова цена известной нам земной жизни? Жили ли мы до рождения и будем ли жить после смерти? Какова жизнь прошедшая и будущая? Стоит ли жить? Какова цель жизни? Какие поступки лучше? Что хорошо и что худо? (…) Как добыть пищу, одежду, как устроить дом, как защитить себя от враждебных действий природы, от зверей, от злых людей? Как сохранить здоровье, продлить жизнь? Как сделать счастливым себя, жену, детей, близких, всех людей и все живое? Не это ли предмет знания!»

Сколько же аналогичных вопросов пришлось задать в течение жизни себе самому, своим современникам и будущим поколениям! На многие из них до сих пор не найдены ответы. Любопытно, что