Крендель подошел к Андрею, нагнулся:

– Идти можешь?

– Я ног не чувствую, – почти прошептал Дорин, голос не слушался его.

– Развяжи ему руки, нам его еще до машины тащить, а он ведь вроде пьяный у нас будет, а не задержанный, – скомандовал Фонарщик.

– Если бы ты его в одну точку не бил, – посетовал Крендель, – он сейчас сам бы пошел.

– Угу, – отозвался его приятель, – это его вчера можно было с завязанными руками и кляпом во рту здесь водить, потому что – ночью. А сейчас только в виде пьяного. Темнеет, конечно, уже, но пока все видно.

Он подошел, наклонился к Андрею, что-то нажал у него на шее, и Дорин моментально отключился.

Почти через час машина остановилась у старого полуразвалившегося здания. Крендель, спохватившись, начал связывать Андрею руки за спиной, но Фонарщик остановил его:

– Спереди стяни.

– Почему? – не понял тот.

– Ты его что, на себе понесешь? – спросил более опытный Фонарщик.

– Нет, конечно, волоком.

– Так если спереди свяжешь, что за руки, что за ноги удобней тащить, ничего не цепляется.

– Точно! – Крендель восхищенно посмотрел на товарища. – А может, все-таки его?… – и он выразительно провел рукой по горлу.

– Не-е, я еще с ним не закончил.

Они выволокли безжизненное тело Дорина и потащили к облезлой двери выходящей на фасад. В тусклом боковом свете фар джипа она казалась выбитым зубом. Они сбросили Андрея вниз в подвал, лысоватый Фонарщик толкнул дверь, и раздался щелчок. Где-то невдалеке звонили колокола, видно, рядом была церковь, в которой заканчивалась вечерняя служба.

6 апреля, четверг – 7 апреля, пятница

Первым делом Гуру купил привычное орудие самозащиты. Лавочка в аэропорту Мюнхена была сувенирной, но сам предмет – вполне настоящим. Женя взвесил в руке топорик, хоть и небольшой, но довольно тяжелый, гравированный затейливыми узорами. На топорище было что-то написано по-немецки, не разобрать. Стоил он почти сто евро, но без него Гуру было как-то неуютно.

Он порылся в карманах, нашел пачку листов и выбрал нужный. Женя ни слова не говорил ни на одном языке, кроме русского, поэтому за границу ездил всегда с кем-нибудь. Он и в этот раз собирался взять с собой Алку, свою новую пассию, но потом решил, что поездка может оказаться слишком непредсказуемой и оставил ее дома в Москве. Вместо этого он попросил ее написать несколько текстов по-английски на разные случаи жизни. Алла преподавала язык в школе, и ее профессия была еще одним поводом завести с ней роман, когда они познакомились.

Один из таких заготовленных листов Гуру и вручил таксисту на стоянке. В нем было написано: «Я не говорю ни по-немецки, ни по-английски. Прошу вас, отвезите меня в недорогой и приличный отель недалеко от Ратушной площади по вашему выбору. Ваши чаевые будут удвоены». Шофер кивнул, глянул несколько удивленно, потом спросил: «Русиш?» и, получив подтверждающий кивок Гуру, самодовольно улыбнулся, как человек, предсказавший уникальное событие.

Гостиница оказалась высокой, почти двадцатиэтажной башней. Номер Жене после предъявления очередного Алкиного листочка дали на самой верхотуре. Небольшая, по-немецки чистая комната. Огромное окно с низким подоконником, откуда открывалась чудесная панорама, было хорошей компенсацией за тесноту. Живал, конечно, Гуру и лучше, но, как говорится, «по Сеньке и шапка», а денег у него было просто в обрез.

Ваучер в другой отель, выданный Жене в турагентстве, он порвал и выбросил еще в Питере, потому что «береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет» и лучше обрубить хвосты, чем потом ждать незваных гостей. Слишком хорошо Гуру усвоил, как может быть прозрачна человеческая жизнь, пока ребята из агентства следили по его поручению за Дориным, слишком хорошо, чтобы рисковать и подставлять себя даже под случайный удар. Особенно сейчас, когда операция была в последней, решающей стадии. Женя сразу завалился спать: завтра с утра – разведка, а потом и в банк к господину Циммерманну.

Отсутствие денег не дало ему возможность съездить в Мюнхен самому и переговорить с Марио. Конечно, не только деньги, еще он не очень хотел, чтобы Риццони знал о его участии в этом деле, так что на сей раз он к нему не зайдет. Всю историю в Шереметьево Гуру постарался выкинуть из памяти, надеясь, нет, не так, будучи уверенным, что Дорин, который долго проработал в аэропорту, найдет кого-нибудь из знакомых и никаких реальных неприятностей у него не будет. Тем более что орден Женя положил не пряча, просто в карман рубашки, и статья о контрабанде из Уголовного кодекса, в которой были слова «попытка тайного провоза через границу» к этому делу применена быть не могла. С этой приятной мыслью о собственной невиновности он и уснул.

Машину напротив банка, в которой сидели Ковалько и еще двое отморозков, Гуру не заметил. Подвело настроение – он чувствовал себя как Евстигнеев в фильме про Штирлица, когда тот шел по Берну в поисках Цветочной улицы. В кармане у Жени лежала карта из гостиницы, которую он утром сравнил с картой, скачанной сыном из Интернета. Разница в этих двух листах бумаги была только одна: на первой крестиком было отмечено местоположение отеля, на второй – банка. Гуру прошел мимо нужного ему здания, отметив, что дверь автоматическая, с раздвигающимися створками, а за нею стоит здоровенный турок в форме – явный охранник. Впрочем, охранники его сегодня не волновали – он не собирался ни грабить банк, ни даже «разводить» никого из его работников.

Он повернул обратно, надо было дойти до гостиницы и забрать шахматы. Женя вчера решил сдать их на хранение – просто достал коробку, показал на нее пальцем и сказал «Сейф». Портье мгновенно понял, убрал коробку, а ему отдал жетон от ячейки. Но Гуру вдруг передумал, забрал шахматы обратно. Если его найдут – сейф не поможет. Поэтому утром он просто оставил коробку в сумке, а сумку в номере. Почему-то Женя не боялся, что их украдет горничная.

Сейчас он заберет шахматы, и можно приступить к переговорам с банкиром. На этот случай имелся отдельный листок от Аллочки.

Гуру шел по Ратушной площади. В Европе уже была настоящая весна. Народ ожил, пробудился от зимней спячки, и даже средняя скорость движения пешеходов, казалось, возросла. Все, что могло расти, росло, все, что не могло – пыталось. Навстречу Гуру попалась забавная семейка. Парень лет пятнадцати с тренированными мышцами и, как ни странно, умными глазами, под конвоем моложавой мамы и толстобрюхого отца, с тоской глядел по сторонам, провожая глазами девушек.

– Ты, Мартин, должен слушаться дядю Генриха, – сказала мать по-русски.

«Отчим, – догадался Гуру. – Странно, русские, а парня назвали Мартин. Правильнее было бы Мартын…»

– Он без дела свихнется, – заметил «дядя» Генрих на ломаном русском языке.

Женя усмехнулся исконному русскому слову в заграничном исполнении. Парень со скукой взглянул на «дядю».

Шахматы лежали на месте, там, где он их и оставил. В номере было чисто убрано, но сумку никто не открывал. Гуру, напевая себе под нос, достал непрозрачный пакет, положил туда коробку, сверху прикрыл газетой. Взял в руки топор, прикинул – брать с собой или нет?

Так и застали его трое головорезов, открыв дверь, – с топором в руках и шахматами под мышкой.

– Привет, Гуру, – вежливо сказал Ковалько, – вот и встретились.

– Не слишком ли вас мало? – добродушно отозвался Женя. – Или в коридоре еще полсотни уродов стоят?

– Что-то ты больно веселый, – желчно сказал Ковалько.

Двое остальных не спеша обходили Гуру с двух сторон.

– Имею право. – Женя отступил к стене, прижался к ней спиной. – Ты радиатор-то с собой принес или дома оставил?

– Папа велел, чтобы ни одной царапины, – это уже было обращено не к Гуру, а к двум бойцам.

– Так у него же топор…