И она покинула их глаза, уши, тела и сознания, вернулась в свое тело, что ожидало внизу, и понеслась так легко и быстро, что ноги ее не сбили росы с полуночных трав.

— А теперь, — сказала старая Неф, — быть тебе моим спасителем, дитя. Бери меня и неси.

— Не смогу! — пожаловался Тимоти.

— Я — семя одуванчика, пушинка чертополоха. С твоим дыханием я воспарю, а удары твоего сердца поддержат меня в полете. Ну же!

Так и оказалось. Одним выдохом, одним касанием руки запеленутый дар, что старше Спасителя и разошедшихся вод Красного моря, был поднят с чердачного ложа. И, поняв, что сможет нести эту горстку костей, обернутую в грезы, Тимоти шмыгнул носом и помчался.

В миле от дома, что превратился теперь в погребальный костер, который омрачил клубами дыма небо, затянул луну грозовыми облаками, Тимоти остановился под деревом, там, где многие из его двоюродных братьев с сестрами, а возможно, и Сеси с ними, останавливались передохнуть, и тут вблизи затормозил фермерский рыдван, и водитель высунулся в открытое окно. Пожарище вдалеке, а у дороги — ребенок.

— Что это там? — Кивком он указал на пылающий дом.

— Если б я знал, — сказал Тимоти.

— А что это ты несешь, мальчик? — мужчина нахмурился, глядя на сверток под мышкой у Тимоти.

— Да так, собираю я это, — ответил Тимоти. — Старые газеты, комиксы, журналы. Хлам да мусор. — Сверток зашуршал на ночном ветру. — Отличный мусор, классный хлам.

— Как я когда-то. — Фермер усмехнулся. — Сейчас, правда, бросил.

И он поехал дальше.

В дверь легонько постучали, и Дуайт Вильям Олкотт поднял взгляд от разложенных фотографий, только что присланных с раскопок вблизи храма в Карнаке. Настоящее пиршество для глаз, Олкотт был на редкость доволен, а иначе и не ответил бы на стук. Он кивнул, и этого оказалось достаточно, потому что дверь сразу же открылась и в нее просунулась лысая голова.

— Как ни странно, — сказал помощник, — вас спрашивает какой-то мальчик.

— Это действительно странно, — сказал Д. В. Олкотт, — дети сюда обычно не приходят. Я ему не назначал встречу?

— Нет, но он утверждает, что, после того как вы увидите, что он принес, вы обязательно назначите ему встречу.

— Такого на моей памяти еще не бывало, — удивленно протянул Олкотт. — Могу я видеть ребенка? Так говорите, это мальчик?

— Замечательный Мальчик, как он себя рекомендовал, и с древним сокровищем в руках.

— Ну это уж слишком! — Хранитель музея засмеялся. — Впусти его.

— Я уже здесь. — И Тимоти, уже шагнувший в комнату, поспешил вперед, сильно шурша свертком под мышкой.

— Садись, — сказал Д. В. Олкотт.

— Если не возражаете, я постою. Однако ей, сэр, понадобятся два стула.

— Два стула?

— Если Вы не возражаете, сэр.

— Принесите еще стул, Смит.

— Сейчас, сэр.

Два стула были принесены, и Тимоти поднял длинный и легкий, как бальса, дар и разместил его так, чтобы на сверток падал свет.

— Ну-с, молодой человек по имени…

— Тимоти, — подсказал мальчик.

— Тимоти, у меня много дел. Чего ты хочешь?

— Сейчас, сэр.

— Ну?

— Тому назад две тысячи четыреста лет и девятьсот миллионов смертей, сэр…

— О, Боже, это изрядно. — Д. В. Олкотт подал знак Смиту. — Еще один стул. — Стул был принесен. — Теперь ты в самом деле можешь присесть, сынок. — Тимоти сел. — Давай все сначала.

— Можно я не буду, сэр. Это слишком похоже на выдумку.

— Но все-таки, — медленно проговорил Д. В. Олкотт, — почему же я тогда тебе верю?

— Такое уж у меня лицо, сэр.

— Хранитель музея подался вперед, всматриваясь в бледное, напряженное лицо мальчика.

— Ты прав, — пробормотал он, — ты прав. А что же у нас здесь, — продолжал он, кивая на вещь, что с виду напоминала большой кокон.

— Это похоже на сверток газет, — ответил, не мигая, мальчик; он не сводил глаз с господина из музея. Но это папирус, сэр.

— Ты знаешь слово «папирус»? Правда, некоторые мальчики знают разные истории о грабителях гробниц и фараоне Тутанхамоне. Мальчики знают о папирусе.

— Да, сэр. Если желаете — посмотрите.

Хранитель, конечно, желал и тут же подошел ближе.

Он собирался лист за листом прозондировать высушенный табак, на который вещь почти точь-в-точь была похожа, но там и сям проглядывали то голова льва, то крыло ястреба. Затем его пальцы забегали быстрей и быстрей, и тут у него перехватило дыхание.

— Дитя, — выдохнул он. — Где ты их нашел?

— Ее, не их, господа. И вовсе не я ее нашел, она нашла меня. Вроде игры в прятки. Она подала голос — я услышал. И вот никто уже не прячется.

— Боже мой, — снова замер с раскрытым ртом Д. В. Олкотт, уже двумя руками расширяя раны ломкого материала. Это твое?

— И мое, и не мое. Я принадлежу ей, а она принадлежит мне. Мы — одна семья.

Хранитель снова пристально посмотрел на мальчика, заглянув в его глаза.

— И снова верю.

— И слава Богу.

— Почему слава Богу?

— Потому что, если бы Вы не верили, мне пришлось бы уйти. — Мальчик чуть отстранился.

— Нет, нет, сиди! — вскрикнул хранитель. — Не надо. Но почему ты говоришь, что это, оно, владеет тобою, словно между вами есть связь?

— Потому что, — сказал Тимоти. Это — Неф, сэр.

— Неф?

Тимоти протянул руку и чуть отвел в сторону покров.

Глубоко из-под оберток папируса показались зашитые веки на старом лице, но взгляд можно было почувствовать. Пыль заструилась с ее губ.

— Неф, сэр, — сказал мальчик. — Мать Нефертити.

Куратор побрел к своему стулу и потянулся за графином из хрусталя.

— Ты пьешь вино, мальчик?

— До сегодняшнего дня не пил, сэр.

Тимоти целую минуту сидел и ждал, потом м-р Д. В. Олкотт протянул ему стаканчик с вином. Они выпили вместе, и наконец м-р Олкотт сказал:

— Почему ты принес… гм… это — ее — сюда?

— Здесь единственное безопасное место в мире.

Хранитель кивнул.

— Верно. Ты предлагаешь мне… купить? Купить Неф?

— Нет, сэр.

— Чего же ты тогда хочешь?

— Только чтобы Вы, сэр, раз в день приходили и разговаривали с ней, если я ее тут оставлю. — Тимоти в смущении посмотрел на свои туфли.