превратил извинение в оскорбление. Потом спросил: — Это ведь убийство, верно? — почти не пытаясь скрыть радость от такого предположения.

— Кажется, так.

— Зарезан?

Откуда они так быстро и так много узнали?

— Да.

— Убит? — повторил Карлон голосом, осевшим от ожидания.

— Мы не можем сказать ничего определенного, пока не получим результатов вскрытия, которое доктор Риццарди проведет сегодня днем.

— Колотая рана?

— Да.

— Но вы не уверены, что именно это было причиной смерти? — недоверчиво фыркнул Карлон.

— Нет, не уверены, — ровным голосом повторил Брунетти. — Покуда мы не получим результатов вскрытия.

— А другие следы насилия? — спросил Карлон, недовольный тем, что ему выдают так мало информации.

— Ничего до конца вскрытия, — повторил Брунетти.

— Дальше. Вы не предполагаете, что он мог просто утонуть, комиссар?

— Синьор Карлон, — сказал Брунетти, решив, что с него хватит, — вам хорошо известно, что если бы он пробыл в воде одного из наших каналов достаточно долго, он скорее мог бы подцепить какую-нибудь смертельную заразу, чем утонуть. — На другом конце провода царило молчание. — Если вы будете настолько любезны и позвоните мне сегодня часа в четыре, я с удовольствием дам вам более подробные сведения.

Именно репортажи Карлона были причиной того, что история последнего убийства превратилась в обсуждение частной жизни жертвы, и Брунетти за это все еще злился на Карлона.

— Благодарю вас, комиссар. Я так и сделаю. Еще одно — как зовут этого полицейского?

— Лучани, Марио Лучани, образцовый полицейский. — Все полицейские становились образцовыми, когда Брунетти говорил о них с прессой.

— Благодарю вас, комиссар. Я это отмечу. И конечно, упомяну в статье о вашем участии.

И, закончив досаждать Брунетти, Карлон повесил трубку.

В прошлом отношения Брунетти с прессой были довольно дружелюбными, по временам — даже более чем; иногда он обращался к журналистам, чтобы узнать, что им известно о том или ином преступлении. Однако за последние годы склонность журналистов к сенсациям настолько возросла, что это сделало невозможным любое сотрудничество с ними, кроме чисто формального. Какое бы предположение Брунетти ни высказал, оно непременно будет подано на следующий день в прессе почти как обвинение в преступлении. Поэтому Брунетти стал осторожен, выдавал информацию дозированно, хотя репортеры знали, что информация эта всегда надежна и точна.

Брунетти понимал, что пока он не узнает что-либо насчет билета в кармане «американца» от сотрудников лаборатории или пока не получит доклада о вскрытии, он почти ничего не может делать. Ребята из кабинетов, расположенных на нижних этажах, сейчас обзванивают гостиницы и, если что-то узнают, сообщат ему. Стало быть, ничего не оставалось, кроме как продолжать читать и подписывать личные рапорты.

Около одиннадцати раздался звонок внутреннего телефона. Он взял трубку, прекрасно зная, кто это может быть.

— Да, вице-квесторе?

Его начальник, вице-квесторе Патта, удивился, что обращаются прямо к нему — быть может, он думал, что Брунетти нет или что он спит, и ответил не сразу.

— Что там насчет этого мертвого американца, Брунетти? Почему мне не позвонили? Вы представляете себе, как все это повлияет на туризм?

Брунетти заподозрил, что третий вопрос был единственным, который по-настоящему интересовал Патту.

— Какой американец, сэр? — спросил Брунетти с деланным интересом.

— Тот, которого вы вытащили из воды сегодня утром.

— А, — сказал Брунетти, на сей раз с вежливым удивлением. — Неужели донесение уже пришло? Так значит, это был американец?

— Не хитрите со мной, Брунетти, — сердито сказал Патта. — Донесение еще не пришло, но у него в кармане были американские монеты, значит, он американец.

— Или нумизмат, — добродушно предположил Брунетти.

Последовало долгое молчание, сказавшее Брунетти, что вице-квесторе не знает, что такое нумизмат.

— Говорю вам, Брунетти, не острите. Мы будем работать исходя из предположения, что это американец. Не можем же мы допустить, чтобы в нашем городе убивали американцев, при том, как сейчас обстоят дела с туризмом. Вы это понимаете?

Брунетти подавил желание спросить, допустимо ли убивать людей других национальностей — например, албанцев? — но вместо этого произнес:

— Да, синьор.

— Итак?

— Что «итак», синьор?

— Что вы уже сделали?

— Водолазы обыскивают канал, где нашли тело. Как только мы узнаем, когда он умер, мы пошлем водолазов в те места, откуда тело могло приплыть, потому что его могли убить где-то еще. Вьянелло выясняет насчет баловства или торговли наркотиками в округе, а лаборатория работает над вещами, найденными у него в карманах.

— А монеты?

— Я не думаю, что нам нужно, чтобы лаборатория сказала, что они американские, синьор.

После долгого молчания, из которого Брунетти ясно понял, что дальше иронизировать над начальником будет неразумно, Патта спросил:

— А как насчет Риццарди?

— Он сказал, что рапорт будет готов сегодня во второй половине дня.

— Проследите, чтобы мне принесли копию, — приказал Патта.

— Да, синьор. Будут еще указания?

— Нет, это все. — Патта положил трубку, и Брунетти снова принялся читать рапорты.

Когда он покончил с ними, был второй час. Брунетти не знал, когда позвонит Риццарди, а поскольку ему хотелось получить рапорт как можно быстрее, то он решил не ходить домой завтракать и не тратить время на ресторан, хотя проголодался. Он решил спуститься в бар у моста деи Гречи и подкрепиться tramezzini.[9]

Когда он вошел в бар, Арианна, хозяйка, приветствовала его по имени и привычно поставила перед ним на стойку стакан для вина. Орсо, старая немецкая овчарка, которая за многие годы как-то по-особому привязалась к Брунетти, поднялась на свои артритные лапы с обычного места рядом с охладителем для мороженого и потрусила к нему. Она довольно долго ждала, чтобы Брунетти погладил ее по голове и ласково потянул за уши, после чего улеглась у его ног. Многочисленные постоянные посетители бара привыкли перешагивать через Орсо и бросать ему куски сэндвичей. Особенно Орсо любил спаржу.

— С чем бы вы хотели, Гвидо? — спросила Арианна, имея в виду tramezzini, как обычно наливая ему в стакан красного вина.

— Дайте мне с ветчиной и артишоками и один с креветками. — Орсо начал тихонько постукивать его по лодыжке своим хвостом, похожим на веер. — И один со спаржей. — Когда появились сэндвичи, он спросил второй стакан вина и неторопливо выпил его, думая о том, как усложнится дело, если окажется, что покойник — действительно американец. Он не знал, будут ли проблемы с тем, в чьей юрисдикции это дело, и решил не думать обо всем этом.