самых невероятных местах, одним из первых начал задавать вопросы о банке «Амброзиано». Его офис превратился в центр информации об истинной природе бизнеса в Италии, его колонки — в источник сведений о первых признаках неблагополучия в той или иной компании, о проблемах с долевым выкупом или с покупкой пакета акций. Два года назад, когда Фоско вышел из своего офиса в пять часов вечера, направляясь на встречу с друзьями, кто-то из припаркованной машины открыл стрельбу из автомата, целясь ему в колени, раздробил оба, и с тех пор офисом Фоско стал его дом, а ходить он мог только при помощи костылей, потому что одно колено у него окончательно окостенело, а другое сохраняло подвижность только на тридцать процентов. В связи с этим преступлением не было произведено ни одного ареста.

— Фоско, — ответил он привычно.

— Привет, Риккардо, это Гвидо Брунетти.

— Привет, Гвидо. Сто лет тебя не слышал. Ты все еще пытаешься разузнать о деньгах, которые могли бы спасти Венецию?

То была их старая шутка, она касалась той легкости, с которой миллионы долларов — никто не знал, сколько именно, — собранные ЮНЕСКО на «спасение» Венеции, исчезли в офисах и глубоких карманах «составителей проектов», сбежавшихся со своими планами и программами после сокрушительного наводнения 1966 года. Был создан фонд, полностью укомплектованный штатом, архив с проектами и чертежами, устраивались даже празднества и балы, но денег больше не было, а наступающая вода беспрепятственно делала с городом, что ей вздумается. Эта история, нити которой вели в ООН, Общий рынок и к различным правительствам и финансовым структурам, оказалась слишком сложной даже для Фоско. Он никогда не писал ней, опасаясь, как бы читатели не обвинили его в том, что он вешает им лапшу на уши. Брунетти со своей стороны пришел к выводу, что поскольку большинство людей, имеющих дело с проектами, были венецианцами, деньги в самом деле пошли на спасение города, только не в том смысле, который предполагался.

— Нет, Риккардо, речь об одном из ваших миланцев. Вискарди. Я даже не знаю его имени, но он производит оружие, и он только что потратил целое состояние, чтобы реставрировать у нас палаццо.

— Аугусто, — сразу же ответил Фоско, а потом повторил имя исключительно ради его красоты: — Аугусто Вискарди.

— Быстро ты это, — сказал Брунетти.

— Ну как же — это имя я слышу довольно часто.

— А что ты слышишь?

— Его военные заводы находятся в Монце. Их четыре. Говорят, что у него контракты на огромные суммы с Ираком, с несколькими странами на Среднем Востоке. Он не прекращал поставки даже во время войны в Заливе, через Йемен, наверное. — Фоско помолчал, потом добавил: — Но я слышал, что во время войны у него были кое-какие проблемы.

— Какие проблемы? — спросил Брунетти.

— Ну, особенно они не могли ему повредить, по крайней мере, так я слышал. Ни один из военных заводов не закрылся во время войны. И не только его заводов. Я слышал, производство пущено на полную мощность. Желающих купить оружие достаточно.

— Но в чем заключались его проблемы?

— Точно не знаю. Надо кое-кому позвонить. Но судя по слухам, по нему неплохо прошлись. Говорят, расчеты по подобным сделкам производятся в каком-нибудь безопасном месте вроде Панамы или Лихтенштейна, по принципу деньги-товар, но Вискарди так давно вел с ними дела — я думаю, даже сам ездил туда несколько раз на переговоры с боссом, — что не всегда брал деньги вперед, он был уверен, что его, как постоянного клиента, не прокатят.

— И что-то не сложилось?

— Да, кое-что не сложилось. Товар исчез по дороге к месту назначения. Наверное, весь груз захватили пираты в Заливе. Дай мне время позвонить кое-куда, Гвидо. Я перезвоню тебе в течение часа.

— Еще что-нибудь личное?

— Я ничего не слышал, но поспрашиваю.

— Спасибо, Риккардо.

— Ты можешь сказать, в чем дело?

— Вчера ночью ограбили его дом, и он наткнулся на грабителей. Он не мог опознать всех трех грабителей, но точно знает, что украдены три картины.

— Очень похоже на Вискарди, — сказал Фоско.

— Он настолько глуп?

— Нет, он не глуп, он высокомерен и не любит упускать свое. Именно эти две вещи и сделали ему состояние. — Голос Фоско изменился. — Прости, Гвидо, мне звонят по другому телефону. Позвоню тебе попозже, ладно?

— Спасибо, Риккардо, — повторил Брунетти, но не успел он добавить «очень признателен», как линия отключилась.

Брунетти знал, что секрет успеха полиции заключается не в блестящей дедукции или психологических манипуляциях с подозреваемыми, но в том простом факте, что человек склонен считать свой собственный интеллектуальный уровень нормой, стандартом. Поэтому так легко поймать человека глупого. Ведь то, что кажется ему хитростью, на самом деле такое убожество, что он сразу же попадает впросак. То же самое правило, к несчастью, серьезно затрудняло работу, когда приходилось иметь дело с преступниками, обладающими умом и смелостью.

В течение следующих часов Брунетти позвонил Вьянелло и получил имя страхового агента, который тогда попросил разрешения осмотреть место преступления. Когда он наконец отыскал этого человека в офисе, тот заверил Брунетти, что все картины были подлинниками и действительно пропали во время ограбления. Да, копии документов, подтверждающих их подлинность, лежат у него на столе. Сегодняшняя цена трех картин? Ну, они были застрахованы на общую сумму в пять биллионов лир, но их теперешняя реальная рыночная цена, вероятно, возросла за последний год, поскольку цены на импрессионистов выросли. Нет, раньше ограблений не было. Взяли также кое-что из драгоценностей, но это просто ничто по сравнению с ценой картин — так, несколько сотен миллионов лир. Ах, как хорош мир, в котором несколько миллионов лир расценивается как ничто.

Когда Брунетти заканчивал разговор с агентом, вернулся из больницы Росси и рассказал, что синьор Вискарди очень удивился, увидев фотографию Руффоло. Однако он быстро справился с этим и сказал, что фото совершенно не похоже ни на одного из двух виденных им людей, настаивая теперь, после некоторого размышления, что их было только двое.

— Что вы об этом думаете? — спросил Брунетти.

Когда Россо ответил, в голосе его не было ни малейшей нерешительности:

— Он врет. Не знаю, насчет чего он еще врет, но он врет, что не знает Руффоло. Покажи я ему фото его родной матери, он не так удивился бы.

— Наверное, это означает, что я пойду поговорю с матерью Руффоло, — сказал Брунетти.

— Хотите, я принесу вам пуленепробиваемый жилет? — спросил, рассмеявшись, Росси.

— Нет, Росси, теперь у нас с вдовой Руффоло самые хорошие отношения. После того как я дал на суде показания в пользу ее сына, она решила простить и забыть. Она даже улыбается, завидев меня на улице. — Он не сказал, что навещал ее несколько раз за два года, — явно единственный во всем городе, кто это сделал.

— Удачи вам. Она что же, еще и разговаривает с вами?

— Да.

— На сицилийском?

— Вряд ли она умеет говорить на каком-нибудь другом языке.

— И много вы понимаете?

— Примерно половину, — ответил Брунетти, а потом добавил истины ради: — Но только когда она говорит очень, очень медленно. — Хотя о синьоре Руффоло и нельзя сказать, что она приспособилась к жизни в Венеции, она стала частью полицейской легенды этого города, женщиной, которая бросилась на комиссара полиции, чтобы защитить своего сына.