— Товар из Крупницы присылают. Как обоз туда уходит, так обратно порожним не идет — посуду везут, инструмент, ткани, еще всякое, что в хозяйстве надобно, но самим не сделать. Только не то, что хотелось бы, а то, что пришлют, да еще тиун может и не дать.
— Как это «не дать»?
— Ну скажет, что работал плохо, или еще к чему-нибудь придерется… любимчики у него, конечно, есть, им все в первую очередь.
— Слушай, а у старожилов, например в Отишии, тоже так же дело поставлено?
— Не-эт, у старожилов воля! Сами в Крупницу съездить могут, в лавку сходить, что надо выбрать. Вот ты, боярич, про рыбаков помянул. Ну не привезли из Крупницы то, что тебе надо, или тиун не дал, тогда договариваются со старожилами и выменивают нужное у них. Дерут, правда, три шкуры, наживаются, подлюки, на новоселах, но куда же денешься?
— Герась, а в Отишии христиане были?
— Откуда? — искренне удивился Герасим. — Там же одни старожилы живут! Язычники поганые! Вашими руками их Господь покарал!
— А в других селениях?
— Где есть, где нету. Новоселам же вместе селиться не дают — по разным местам распихивают. Кто-то Истинную Веру забывает, не все же духом крепки… если где православные и есть, то по одной, по две семьи на селение, много — три. На капища языческие всех ходить заставляют, обряды сатанинские исполнять, жертвы идолам поганым приносить. Следят, наказывают… и не только православных. Здешний народ Велесу поклоняться привык, а тут Сварога славить велят, хотя против Велеса не очень ругаются, христиан сильнее давят. Упорствующих и убить могут, так что мы втайности…
— Едут! — донесся с опушки леса голос дозорного.
— Всем оставаться на месте! — «тормознул» Мишка зашевелившихся было отроков. — Пока до нас не доедут, никому не высовываться! Урядники, расставить отроков вдоль дороги, чтобы, как выедем из леса, по одному человеку оказалось хотя бы на пару телег. И кнуты держать наготове, если кто-то из возниц дернется, сразу в разум приводить, но не убивать и не калечить! Не отвлекаться, ворон не считать! Телеги с пасеки ставим позади этих!
Телег оказалось двадцать две штуки, так что особо напрягаться, наблюдая за возницами, не пришлось, да те и не пытались что-то сделать, лишь удивленно поглядывая на выехавших из леса вооруженных отроков. Поперек седла ратника Арсения лежал какой-то мужик, зажимая рукой разбитый нос.
— Знаки какие-то под конец подавать стал! — пояснил Арсений подъехавшему Мишке. — Как думаешь, догадался о чем-то?
— Это староста, что ли? Он слева от тебя стоял?
— Да… а ты откуда знаешь?
— Литеры, которые у тебя на крестовине меча выбиты и на седле выжжены, разные, а должны быть одинаковыми.
— Неужто заметил? — удивился Арсений. — А ты чего же не предупредил?
— Бесполезно. Где бы вы нашли нужные мечи, седла, шлемы, сбрую? Думал, что не заметят. Да наверняка сразу и не заметили — наверное, вы в чем-то другом себя неправильно повели, а тогда уж он приглядываться и начал.
— Эй, ты! — Арсений тряхнул лежавшего поперек конской холки мужика. — Так, что ли?
— Не ведаю, о чем толкуешь, воевода! — заныл мужик. — Не подавал я знаков никаких!
— Ну как знаешь… — вроде бы примирительно произнес Арсений и, взмахнув рукой, обрушил латный кулак на затылок старосты.
Мужик даже не вскрикнул — обвис тряпичной куклой, а когда ратник сбросил его в дорожную пыль, остался лежать в такой позе, что никаких сомнений не осталось — покойник. Мишка обернулся, чтобы проследить за отроками, но те разобрались в ситуации сами: дважды щелкнули кнуты, им дважды отозвались крики боли, все возницы сгорбились на передках телег, испуганно втянув головы в плечи.
— Рысью! — скомандовал десятник Егор. — Герасим, вперед, показывай дорогу! Шевелись, шевелись!
Герасим выскочил вперед, но через некоторое время принялся оглядываться на Мишку, словно хотел что-то сказать ему или о чем-то спросить. В очередной раз оглядев караван из трех десятков телег, Мишка убедился, что все вроде бы в порядке, и догнал Герасима.
— Боярич, зачем же он так… насмерть? Вреда же никакого от старосты не было бы.
— Война, брат Герасим. Был вред или не было, мы этого не знаем, а вот то, что он вред нанести пытался, — очевидно. Если он понимал, что рискует, значит, шел на это сознательно, а если не понимал — дурак. Тех, кто рискует, на войне убивают… часто, а дураков — почти всегда. Он, случаем, не из наших был, не из христиан?
— Нет, боярич, а вот среди садоводов наши есть, как бы беды не случилось…
— Народу там много?
— Меньше сотни — одиннадцать семей. Девять семей работников, семья садовода и семья винодела. Так вот: семья садовода и одна семья работников — наши, православные.
