позатыкали летки ульев пучками соломы и только после этого вздохнули с облегчением. Однако радость их оказалась преждевременной — возникла совершенно неожиданная проблема с транспортом.

Герасим, которого взяли с собой в качестве проводника, сообщил, что на пасеке есть достаточно телег, чтобы погрузить все ульи, — пчел, оказывается, возили с места на место, в зависимости от сроков цветения тех или иных растений. Это значительно облегчало задачу — с собой взяли только табунок тягловых лошадей. Но на пасеке ратнинцев ожидал сюрприз — следствие технического прогресса, развивавшегося на землях боярина Журавля: все повозки оказались пароконными фургонами.

Не ездили так на Руси в XII веке! Если груз был тяжелым или требовалась скорость, то лошадей запрягали «гусем» — одну позади другой. И передние колеса у телег были значительно меньше в диаметре, чем задние, чтобы не упирались в саму телегу при поворотах. Отроки растерянно топтались возле чудных повозок, рассматривая в свете факелов высоко поднятую платформу, совершенно одинаковые передние и задние колеса и одинокое дышло, торчащее посредине, вместо привычной пары оглобель.

Подошедшие поторопить отроков ратники тоже было задумчиво заскребли в затылках, но быстренько сообразили привлечь для консультации пасечника. Пасечник, презрительно кривясь разбитым лицом и время от времени сплевывая кровью, принялся объяснять «дикарям» правила пользования «цивилизованным» средством транспорта, причем настолько явно подчеркивал свое интеллектуальное превосходство, что чуть не заработал еще несколько зуботычин. Спасла его от мордобития только краткость «лекции» — «отсталые» ратнинцы разобрались с технической проблемой всего после нескольких пояснительных фраз.

Провозились почти до рассвета, и не столько из-за сложностей с непривычной запряжкой, сколько из-за нехватки транспорта — на пасеке обнаружился немалый запас меда и воска, причем меда стоялого, многолетней выдержки! Такую добычу бросить было просто невозможно, а увезти не на чем — пузатые бочонки с медом и круги воска величиной с тележное колесо весили немало и требовали места. А еще ведь и на винокурню наведаться собирались!

Толковали так и сяк, скребли в затылках и бородах, Фаддей Чума в сердцах даже предложил нагрянуть, выпить, сколько получится, а потом все поджечь. Обидно было так, что еще раз отлупили, придравшись к какой-то ерунде, все мужское население пасеки, но даже это не помогло — подходящих объектов для отведения души было всего трое: сам пасечник, его брат и старший сын, остальные — бабы да дети.

Решение пришло, когда Мишка вспомнил о «мандате» боярина Журавля: «Как будто я сам приказываю». Самого пергамента у него с собой не было, но все пятеро ратников десятника Егора щеголяли в трофейных шлемах и сидели на трофейных лошадях с клеймом, повторяющим рисунок на печати — журавль, держащий к клюве извивающуюся змею. Мишка предложил Егору изобразить из себя журавлевских дружинников и именем боярина мобилизовать в ближайшей деревне весь имеющийся транспорт, заодно и с возницами. Ну не могли же в деревне знать всех дружинников в лицо! Быстренько опрошенный Герасим подтвердил, что подобное требование дружинников хотя и не является повседневной практикой, но сильно удивить никого не должно, во всяком случае, староста спорить с «дружинниками» не решится, и объяснять ему, зачем понадобились телеги, вовсе не требуется, наоборот: в ответ на неуместное любопытство требовалось лишь рявкнуть построже да обозвать пообиднее.

Мишке план представлялся вполне реальным, но ратники, боевиков не смотревшие и авантюрных романов не читавшие, сомневались в успехе очень сильно. Ко всему прочему, Егор, хоть и являлся грозным рубакой, характером был прям и к лицедейству не склонен. Положение спас ратник Арсений — как Мишка стал догадываться, Арсений вообще исполнял во втором десятке роль «мозгового центра» — он взялся изображать старшего группы журавлевцев. Остальным ратникам было велено помалкивать, а исключение сделали только для Фаддея Чумы — ему поручалось в нужный момент орать, ругаться и, если потребуется, распускать руки, но в меру — не увлекаясь.

Отрокам не досталось даже роли массовки — им предписывалось ждать в лесу, чтобы ни один случайный наблюдатель не заметил, что по журавлевским землям таскаются два десятка сопляков, почему- то в доспехах, но без взрослого пригляда.

Время тянулось медленно, нервишки поигрывали, и Мишка, чтобы отвлечься, завел разговор с Герасимом:

— Как думаешь, Герась, обойдется миром?

— Да куда они денутся-то? Новоселы же! Даже в Отишии не стали б перед дружинниками кочевряжиться, а там-то старожилы живут — вольные, даже сатанинской печати на себе не носят!

— Какой-какой печати? — заинтересовался Мишка.

— Да вот, будь она проклята! — Герасим задрал рукав на левой руке. — Всех, кто здесь издавна не живет, как скотину клеймят, да еще пугают, что любого, кто с журавлевских земель сбежит, это заклятие заживо сгноит! Только отче Моисей сказывал, что святая молитва у этого заклятия силу отнимает, так что бояться не надо, но… все равно боязно как-то…

Мишка даже не расслышал последних слов Герасима, вздрогнув, словно увидел не человеческую руку, а ядовитую змею — на запястье у парня синела татуировка из семи цифр, как у узников гитлеровских концлагерей! Оказалось, что это совсем разные вещи: видеть подобное на телеэкране, через полвека после событий, или на живом человеке здесь и сейчас!

«Едренать… это уже даже и не ГУЛАГ, а Освенцим какой-то… ну предшественник, счастлив твой бог, что тебя в этот раз дома не оказалось… но я до тебя доберусь, падла, сдохну, но доберусь!»

— …У меня еще получше, чем у других, — продолжал между тем Герасим, — охотникам-то можно туда-сюда ходить, а если пахарь или иной кто, кому на месте сидеть положено, то не приведи господь далеко от своего места страже попасться! Стражники-то ни имени, ни занятия не спрашивают, а сразу на печать смотрят! Сказывают, что самое начало заклятия им говорит, где ты живешь и разрешено ли тебе далеко от дома отходить!

«Что-то вроде удостоверения личности… первые цифры, наверное, указывают место жительства и род занятий… вот почему не бегут, дело не только в стражниках! Впрочем, а вдруг особой нужды бежать нету? Так вот подорваться, не зная куда и где осядешь, чем прокормишься… да еще с семьей, причина серьезная нужна — только если уж совсем невмоготу…»

— Слушай! — прервал Мишка Герасима. — А как тут вообще живется? Что строго, что воли нет, что Православную Веру попирают, это я уже понял, а как… ну велики ли подати, сильно ли работами всякими утруждают, сытно ли живете? Я вот знаю, что рыбаки рыбку втихую на что-то обменивают, и за это наказание положено. Что, ничем с соседями поменяться нельзя? Торг, ярмарки у вас бывают, купцы приезжают?

— Мы же охотники, запашка у нас небольшая была, да и огородик… — начал было Герасим, но, видимо спохватившись, что выходит как-то несолидно, сменил тон: — Как посмотреть, боярич. Живем, по правде говоря, сытно, но обидно. — Парень, явно подражая кому-то, провел рукой по подбородку, словно оглаживая несуществующую бороду. — От урожая оставляют ровно столько, чтобы до нови прокормиться — не в обрез, но без излишеств. И от скотины приплод тоже не весь забирают…

— А на семена не оставляют?

— Нет, семенное зерно перед севом привозят — хорошее, отборное — и осенью и весной…

— Осенью? — Мишка, хоть и был ТАМ сугубо городским жителем, разницу между подсечным земледелием и трехполкой понимал. — Так у вас и озимые сеют, и пары оставляете?

— А как же? — Герасим, снова подражая кому-то, солидно покивал. — И не только это! Полевед же приезжает, указывает: где что сеять, в какую очередь. Старики сказывают, что против прежних времен урожаи раза в полтора, а то и больше увеличились.

— Полевед?

— Ага! А еще скотовед есть — указывает, какую скотину с какой вязать. Если хорошего быка или, скажем, жеребца в деревне своего нет, то с собой привозит. Баранов там, хряков…

— Так, выходит, о вас заботятся?

— Ну… да, но не даром же! Урожай-то весь выгребают, только на прокорм…

— Понятно, понятно! — Мишке становилось все интереснее. — Значит, полевед, скотовед… а еще что вам за урожай положено?