энергичным отбоем отвел правый меч противника, заставив того раскрыться, и Алексею пришлось уже не просто разрывать дистанцию, а торопливо отскакивать. Неизвестно, чем бы это закончилось, но седовласый воин не сделал, казалось бы, логичного, шага вперед и не попытался нанести добивающий удар. Скорее всего, подвели годы, и две короткие, но требующие всех без остатка сил и внимания схватки дались ему нелегко.

Тут наконец до Мишки дошло, что было «не так», что цепляло внимание, но поначалу не осознавалось. Старик принимал удары Алексея не на плоскую сторону клинка, а на острие! Мишка как-то уже привык к тому, что сталь на Руси XII века была величайшей редкостью баснословной цены. Везде, и в оружейном деле тоже, господствовало железо разного (порой очень высокого) качества. Потому-то воины и берегли в бою железное оружие — столкновение мечей «острие в острие» было чревато глубокими зазубринами, способными спровоцировать перелом клинка.

Мечи старика были стальными! Или слишком уж превосходили качеством тот, который Алексей держал в левой руке. Эта догадка тут же и подтвердилась — Алексей, сделав еще шаг назад, бросил озабоченный взгляд на свой левый клинок. Мишке с его места не видна была зазубрина, но он был уверен в том, что она есть, и немаленькая.

Старик и на этот раз не воспользовался оплошностью противника, отвлекшегося на разглядывание своего оружия. Он стоял, опустив руки и тяжело дыша, к лицу прилила кровь, но голову он не опустил — снова смотрел на жену. Славная смерть для воина — последний бой на глазах у любимой (почему-то возникла уверенность, что действительно до сих пор любимой) женщины, два противника повержены и третий встречен достойно. Разве может это сравниться с медленным угасанием или предсмертными мучениями разъеденного болезнями тела? Старый воин уходил хорошо — красиво!

А вот Алексей про всякие красоты забыл начисто. Он снова двинулся вперед, но теперь показуха кончилась — Рудный Воевода встретил достойного и очень опасного противника, но решил все-таки убить его сам. Не победить в единоборстве, а именно убить, нимало не обинуясь средствами достижения цели или тем, как это будет выглядеть со стороны. И еще: он мог бы измотать противника — еще две-три таких же схватки, и у старика иссякнут силы, но по всему было видно, что тянуть время Алексей не собирается, все должно было решиться быстро, ибо этого требовал сидящий внутри Рудного Воеводы зверь, как и всякий зверь, либо нападающий, либо отступающий, но никак не раздумывающий, просто потому, что думать нечем и не о чем — работают инстинкты и рефлексы.

Снова короткий всплеск сверкания и лязга, казалось бы, неправильное перенесение тяжести тела на левую ногу и удар правой ногой по голени старика. Потом выпад, обязанный стать смертельным для теряющего равновесие противника, но зависший на полпути, потому что старый воин, уже в падении, перечеркнул своим оружием Алексея поперек живота. Короткий то ли вой, то ли вскрик, и оба противника оказались на земле: старик — тяжело и неловко осев на подогнувшихся ногах, Алексей — завалившись на бок и скрючившись «в позе эмбриона».

Подняться старик уже не успел, да, кажется, и не пытался — лязгнул самострел Немого, и болт, ударив прямо в лоб, пресек земной путь старого воина. Его жена не издала ни звука, даже не охнула — она бережно усадила раненую девку, которую все это время поддерживала под руки, и медленно, закусив губу и стиснув перед собой ладони, пошла к мужу. Пошла тихо, без плача и причитаний, но так, что никому и в голову не пришло ее останавливать. Все просто стояли и смотрели, как она идет, потом как опускается рядом с телом мужа на колени и, склонившись, гладит его по лицу. Стояли и смотрели, как Немой снова поднимает взведенный самострел, и старуха падает на грудь мужа. Стояли и смотрели…

«Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Мы рождены, блин, чтоб сказку сделать былью… Что вы здесь делаете, Михаил Андреевич, может быть, лучше было в Крестах загнуться?»

А потом оцепенение кончилось. Кто-то кричал, кто-то ругался, заголосила вдруг одна из раненых женщин, Матвей, зло расталкивая попадающихся на пути, кинулся к сучащему скрюченному Алексею, а неизвестно откуда взявшийся рядом с Мишкой Варлам, издав что-то вроде змеиного шипения, начал наводить на голосящую бабу заряженный самострел.

Как Мишка ему врезал! Бывают такие удары, когда тело действует само, без участия разума — быстро, точно и сильно, не воспроизводя наработанное долгими повторами на тренировках движение, а напрямую превращая эмоциональный всплеск в мышечные сокращения. Эффект, наверное, был бы меньшим, даже если бы Мишка ударил дубиной — у Варлама даже лопнул подбородочный ремень, и шлем слетел с головы, когда он бесчувственной тушкой грянулся наземь.

В этом ударе Мишка выплеснул все: и чувство внутреннего протеста, вопреки разуму и пословице про чужой монастырь накапливающееся по мере раскручивания событий, и досаду от нелепой гибели Алексея (ранение в живот — верная смерть), и жалость к матери, и злость на Вторушу-Варлама, и смесь восхищения и сочувствия в отношении погибших стариков, и отчаяние от понимания того, что привел, фактически на убой, совершенно неподготовленных мальчишек… и много еще всякого.

Только к Немому претензий не было. Тот делал то, что должен был делать, а в отношении старухи поступил даже гуманно — стариков в полон не угоняют, а либо убивают, либо оставляют умирать на пепелище. Однако кто-то за пределами острога считал, видимо, иначе. Мишка еще только оглядывался в поисках наставника Глеба — именно в паре с ним теперь придется командовать, — когда в затыльную часть шлема Немого звонко тюкнула влетевшая в проем ворот стрела. Практически одновременно с первой прилетела и вторая, ударив в ладонь отрока Тимофея. Ударила и пробила навылет, взгорбив изнутри латную рукавицу, покрытую кольчугой только с внешней стороны кисти руки.

— Все от ворот!!! — в общем-то бесполезно скомандовал Мишка — все и так шарахнулись в разные стороны. Только Тимофей, тупо уставившись на пробитую стрелой руку, медленно оседал на подгибающихся ногах. Мишка кинулся к раненому, подхватил его сзади под мышки и потянул в сторону.

«Сейчас по второй стреле кинут… и не факт, что охотничьи наконечники кольчугу не пробивают, Демке-то, тогда на дороге, пробили… не успеваю, блин!»

Стрела ткнулась в бок, но как-то слабо, совсем непохоже на то, что испытал Мишка во время нападения лесовиков при возвращении из Турова, но удар сопроводил какой-то подозрительный хруст.

«Ребро, что ли, а почему не больно?»

Вторая стрела, тоже с хрустом, ударилась в плечо Тимофея. Мишка опустил глаза и увидел застрявший в железных кольцах обломок двузубого костяного наконечника. Стрела была для охоты на птицу — легкая, камышовая, потому и удар через кольчугу и поддоспешник почти не почувствовался.

«Ну этим нас не возьмешь… везунчик вы, сэр… все, из створа ворот вышли!»

Кто-то принял у Мишки совсем сомлевшего Тимофея, и только тут в поле зрения попал наставник Глеб. Он, вцепившись в край войлока, оттаскивал раненых из сектора обстрела неизвестных лучников. Перехватив Мишкин взгляд, Глеб, на секунду остановившись, подсказал:

— Ищите, откуда стреляли… жизни не дадут…

— Кто видел, откуда стреляли? — громко спросил Мишка. Ответом было молчание. — Первый десяток, найти места для наблюдения! Аккуратно, под выстрелы не подставляться! Остальным отойти!

Роськины отроки рассыпались вдоль тына, ища щели, а Мишка, вспомнив про двоих дозорных, посланных на крышу, поднял глаза вверх. Над коньком крыши виднелись только макушки шлемов — дозорные укрылись.

«Почему костяные наконечники? Первые две стрелы ведь были с металлическими… Охотники? Пошли на птицу, а по одной стреле на зверя взяли на всякий случай? Или сгоряча перепутали? Нет, хороший лучник стрелу на ощупь выбирает — у разных стрел хвостовики разные. Все равно надо беречься, даже костяной наконечник в ногу или, не дай бог, в глаз тоже не подарок.

Хорошо, что сюда полезли, а не на дозорных — побили бы под ними коней, а потом… врукопашную, даже бездоспешный охотник с топором или с рогатиной… нет, ребята выстрелить даже раненые могут, не подпустят к себе. Все равно этих лучников убирать надо, Глеб прав — жизни не дадут, да и смешно как-то получается — в осаду садиться от двух человек, а судя по выстрелам, их всего двое».

— Урядник Василий, готовы твои люди?