— Не понимаю, какой в этом смысл теперь, когда они сбежали, — проворчал Сумкоротый, заскакивая в экипаж, когда мистер Клит хлестнул лошадей. — Я хочу сказать — они ведь удрали отсюда. А нам больше ничего от них надо и не надо, разве не так?

— Нет! Ты же видел их. Они — это… это душа всех этих безобразий, — сказал Клит. — Мы не можем допустить, чтобы подобное повторилось.

Сумкоротый смотрел в сторону. Уже не первый раз он думал о том, что мистер Клит никогда не играл в составе оркестра и что вдобавок он из тех, кто выстраивает свое персональное пылающее безумие из сумасшедших и горячих частей.

Сумкоротый не имел ничего против фокстрота на пальцах или черепномозгового фанданго, но он никого не убивал, по крайней мере специально. Сумкоротый предполагал, что и у него есть душа, возможно, с прорехами и слегка обтрепанная по краям, и лелеял надежду, что в свое время бог Рег подыщет ему местечко в небесном оркестре. Если вы убийца, на хороший инструмент рассчитывать не приходится. Скорее всего, вам достанется какой-нибудь альт.

— Как насчет того, чтобы бросить это дело? — спросил он. — В смысле, они все равно не вернутся…

— Заткнись!

— Но в этом же нет никакого смысла…

Лошади шарахнулись в сторону. Карета содрогнулась. Нечто размытое пронеслось мимо, оставив за собой полосу голубых огоньков, которые еще некоторое время тлели, а потом погасли.

Смерть предполагал, что в какой-то момент ему придется остановиться. Однако его глодало неприятное подозрение, что в той темной энциклопедии, в которой говориться о призрачных машинах, слово «тормозить» встречается не чаще понятия «безопасная езда». Совсем не в их природе останавливаться каким-то образом, кроме как при трагических обстоятельствах в конце третьего куплета.

В этом была главная сложность с Музыкой Рока — она норовила переделать все на свой собственный особый манер.

Очень медленно, продолжая вращаться, переднее колесо оторвалось от земли.

Абсолютная тьма заполняла вселенную.

И голос рек:

— Это ты, Клиф?

— Угу.

— Хорошо. Это я — Глод?

— Угу. По голосу похоже на тебя.

— Асфальт?

— Тут.

— Бадди?

— Глод?

— И…эээ…леди в черном?

— Да?

— Вы знаете, где мы, мисс?

Тверди под ними не было. Однако у Сьюзан не возникало ощущения полета. Она просто стояла. Тот факт, что она стояла ни на чем, не имел особого значения. Она никуда не падала потому, что здесь падать было некуда — или неоткуда.

Она никогда не интересовалась географией, но у нее было сильное подозрение, что это место не найти ни в одном атласе.

— Я не знаю, где находятся наши тела, — осторожно высказалась она.

— О, хорошо, — сказал голос Глода. — Правда? Я здесь, но мы не знаем, где мое тело. А как насчет моих денег?

Из тьмы донесся легкий звук шагов. Они приближались осторожно и не спеша. И остановились.

Голос произнес:

— Раз. Раз. Раз, два. Раз, два.

И опять раздались шаги, теперь удаляющиеся.

Чуть погодя раздался другой голос:

— Раз два три четыре…

И стала вселенная.

Было бы неправильно назвать это Большим Взрывом. Это был просто какой-то шум, и этот шум порождал еще больший шум и целый космос, полный случайных частиц. Материя была порождена взрывом, может быть, и хаотически, но звучащим, безусловно, как аккорд. Аккорд предельной мощи.

Все сущее устремилось вовне в ослепительной вспышке, в которой, будто ископаемые наоборот, содержались зерна всех вещей, которым предстоит возникнуть и существовать.

И, крутясь в разбегающихся облаках, явилась первая дикая живая музыка.

Она имела форму. Импульс. Ритм. Бит. Вы могли бы танцевать под нее.

Все, что угодно.

Голос прямо в голове Сьюзан произнес:

— Я никогда не умру.

Сьюзан спросила вслух:

— Ты присутствуешь понемногу во всем живущем?

— Да. Я сердечный ритм. Потаенный ритм.

Она все еще не видела остальных. Свет струился мимо нее.

— Но он выбросил гитару.

— Я хотела, чтобы он жил для меня.

— Ты хотела, чтобы он погиб для тебя! В горящей повозке!

— А в чем разница? Ему все равно умирать. Но умереть в музыке… Люди будут вечно помнить песни, которые ему без меня было не спеть. И это величайшие песни из когда-либо звучавших.

Жить моментом.

А потом жить вечно. Не угасая.

— Верни нас назад!

— Ты никуда и не исчезала.

Она сморгнула. Она все так же стояла на дороге. Воздух мерцал и потрескивал и был полон мокрого снега.

Она оглянулась и посмотрела прямо в искаженное ужасом лицо Бадди.

— Нам нужно убираться отсюда…

Он поднял руку. Она была прозрачна.

Клиф почти растворился. Глод пытался ухватить ручку сумки, но его пальцы проходили сквозь нее. На его лице отпечатался ужас смерти или, может быть, нищеты.

Сьюзан закричала:

— Он вышвырнул тебя прочь! Так не честно!

Пронзительно-голубой свет мчался по дороге. Ни одна повозка не могла двигаться так быстро.

Разносящийся окрест рев был подобен воплям верблюда, только что узревшего два кирпича.

Свет достиг поворота, его занесло, шмякнуло о валун и вышвырнуло в ущелье.

Времени хватило ровно на то, чтобы глухой голос произнес:

— А, Б…

…прежде чем он врезался в дальнюю стену в одном огромном, разлетевшемся во все стороны кольце огня. Кости, крутясь, полетели вниз, в речное русло, где и упокоились.

Сьюзан, держа косу наготове, поворачивалась из стороны в сторону. Но музыка была разлита в воздухе, у нее не было души, которую можно поразить.

Ты, конечно, можешь сказать вселенной: это не честно. А вселенная ответит: Да? Извиняюсь.

Ты можешь спасать людей.

Ты можешь шнырять по трещинам во времени. Но рано или поздно что-то щелкает пальцами и скажет: