— Просто напрашиваешься на это, называя себя Винсентом Неуязвимым.

— ДА. И НЕТОЧНО, ВДОБАВОК.

— Стражники сказали, что это самоубийство.

Смерть кивнул. По стандартам Анк-Морпорка, прийти в «Залатанный Барабан» и представиться Винсентом Неуязвимым — чистое самоубийство.

— В ЭТОЙ ВЫПИВКЕ ГУСЕНИЦЫ.

Бармен покосился на его напиток.

— Это не гусеница, сэр, — сказал он. — Это червяк.

— А, ЭТО ГОРАЗДО ЛУЧШЕ, ТАК, ЧТО ЛИ?

— Он и должен там быть, сэр. Это же что-то мексиканское. Они кладут туда червя, чтобы показать, насколько оно крепкое.

— ДОСТАТОЧНО КРЕПКОЕ, ЧТОБЫ ТОПИТЬ ЧЕРВЕЙ?

Бармен почесал голову. Он никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

— Просто что-то такое, что пьют люди, — высказался он неопределенно.

Смерть взял бутылку и поднял ее на уровень того, что у людей называется глазами. Червь одиноко вращался в жидкости.

— НУ И КАК ОНО? — спросил он.

— Ну, этот сорт.

— Я НЕ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ.

— Позавтракать? — переспросила Сьюзан. — То есть, ПОЗАВТРАКАТЬ?

— В это время положено завтракать, — сказал Аркканцлер. — Сто лет не доводилось позавтракать с очаровательной юной дамой.

— Какое несчастье, вы так же неинтересны, как и любой другой, — сказала Сьюзан.

— Ну хорошо, со смертельно очаровательной, — сказал Ридкулли невозмутимо. — Но соловьи поют в ветвях, солнце заглядывает через забор, я ощущаю аппетитные запахи, а возможность позавтракать со Смертью — это шанс, мало кому выпадающий. Вы играете в шахматы?

— Исключительно хорошо, — ответила Сьюзан, все еще смущаясь.

— Подумайте как следует. Ну что же, приятели. Возвращайтесь к раскалыванию вселенной. Не пройдете ли во сюда, мадам?

— Я же не могу выйти из круга.

— О, вполне можете, если я вас приглашаю. В порядке любезности. Я не знаю, разъясняли вам когда- нибудь эту концепцию?

Он поклонился и подал ей руку. Помешкав, она переступила меловую черту. На секунду стало щекотно.

Студенты поспешно ретировались.

— Не останавливайтесь, — сказал Ридкулли. — Теперь сюда, мадам.

Сьюзан никогда прежде не испытывала воздействия шарма. В Ридкулли его было полно — на своеобразный подмигивающий манер.

Она проследовала за ним через лужайку к Главному Залу.

Столы были накрыты к завтраку, но при этом за ними никого не было. Буфетная стойка поросла, как осенними грибами, блюдами с медными крышками. Три довольно юные девы замерли в терпеливом ожидании за этой баррикадой.

— Поможем себе сами, — живо предложил Ридкулли, приподнимая крышку с одного из блюд.

— Официанты и им подобные производят слишком много шума — это какая-то шутка, — он потыкал то, что находилось под крышкой, и подозвал одну из девушек.

— Ты которая из них? — спросил он. — Молли, Полли или Долли?

— Молли, ваша милость, — ответила девушка, приседая в реверансе и слегка трепеща. — Что-то не так?

— Не так — не так — не так, ооо, не так — не так — не так! — подхватили две другие девушки.

— Что случилось с копченой селедкой? Что это такое? Смахивает на мясной пирожок, засунутый в булку, — сказал Ридкулли, сверля девушек глазами.

— Миссис Панариция дала распоряжение поварам, — объяснила Молли нервно. — Это…

— йя — йя — йя!..

— …это гамбургер.

— Объясни мне, — сказал Ридкулли. — Зачем ты соорудила из своих волос улей, умоляю? Из-за него ты похожа на спичку.

— Прошу вас, сэр, мы…

— Ты ходила на концерт Музыки Рока, не так ли?

— Да, сэр.

— Йа — Йа.

— И ты, — эээ — ты кидала что-нибудь на сцену?

— Нет, сэр!

— Где миссис Панариция?

— В постели с холодным компрессом, сэр.

— Неудивительно. — Ридкулли повернулся к Сьюзан. — Боюсь, люди здесь забавляются дурацкими гамбургерами.

— На завтрак я ем только мюсли, — сказала Сьюзан.

— Есть овсянка, — сказал Ридкулли. — Ее готовят для Казначея, потому что она не действует возбуждающе. — Он приподнял другую крышку. — Да, вот она, никуда не делась. Есть вещи, которые Музыке Рока не под силу изменить, и одна из них — овсянка. Позволь за тобой поухаживать.

Они расположились друг напротив друга.

— Ну, разве это не прелестно? — сказал Ридкулли.

— Вы смеетесь надо мной? — спросила Сьюзан подозрительно.

— Не так чтобы. Мой опыт мне подсказывает, что в сельдевых сетях оказывается все-таки в основном сельдь. А для смертного пользователя, такого как я, интересно каким образом Смерть вдруг превратился в юную девушку из ходячей натомии, к которой мы привыкли и к которой… привыкли.

— Натомии?

— Другое обозначение для скелета. От «анатомия», вероятно.

— Он мой дедушка.

— О. Да, ты же говорила. И что, это правда?

— Звучит довольно глупо. Впредь я буду называть кого-нибудь другого.

— Поработай на моем месте минут пять, а потом будешь говорить о глупости, — он извлек из кармана карандаш и осторожно приподнял им верхнюю половину своей булочки. — Гляди-ка, а тут еще и сыр, — сказал он с осуждением.

— Он куда-то исчез, а я вдруг узнаю, что все унаследовала я. Я хочу сказать, я ведь об этом не просила! Почему именно я? Расхаживать повсюду с этой дурацкой косой — это совсем не то, что я ждала от жизни.

— Это безусловно не то, о чем рассказывается в книжках про удачные карьеры, — сказал Ридкулли.

— Именно так!

— И я полагаю, тебя весьма это тяготит? — спросил Ридкулли.

— Мы не знаем, куда он делся. Альберт говорит, что его что-то тяготило, но он так и не сказал — что.

— Боги! Что такое может тяготить Смерть?

— Альберту кажется, что он способен… наделать глупостей.

— Бог ты мой. Не очень глупых глупостей, я надеюсь. Да и разве это возможно? Это было бы… самосмертоубийство. Или смертоцид.

К удивлению Сьюзан, Ридкулли похлопал ее по руке.

— Но я уверен, что мы все можем спать спокойно, зная, что мы на твоем попечении, — сказал он.

— Но там такой беспорядок! Хорошие люди умирают глупой смертью, плохие доживают до глубокой