рты.

Ритм шагал от сознания к сознанию, раскалывая их, заставляя пальцы прищелкивать, а губы кривиться в усмешке.

Живая музыка! Музыка Рока, бешеная, неудержимая!

Наконец-то свободны! — вот что прыгало из головы в голову, просачивалось в уши и ввинчивалось в спинной мозг. И некоторые оказались менее устойчивы… и ближе к ритму.

Часом позже Библиотекарь несся, колыхаясь, под полуночным дождиком, опираясь на костяшки пальцев. Его голова разрывалась от музыки.

Он приземлился на лужайке Незримого Университета и помчался в Главный Зал, широко размахивая руками, чтобы не упасть.

Внутри он остановился.

Лунный свет сочился в окна, выхватывая из тьмы то, что Аркканцлер обычно именовал «нашим мощным органом», к вящему смущению преподавательского состава. Трубы полностью закрывали одну из стен, напоминая в темноте колонны или, может быть, сталагмиты какой-то чудовищно древней пещеры. Где-то там, среди них, затерялся пульт органиста, с тремя гигантскими клавиатурами и сотней клавиш для специальных эффектов.

Орган использовался довольно редко, разве что на различных официальных церемониях и на университетский Виноват. [13]. Однако Библиотекарь, энергично накачивающий мехи, временами издавая возбужденное «уук», чувствовал, что он способен на большее.

Взрослый самец орангутанга может выглядеть как добродушная кипа старых носков, но в нем скрыта сила, способная заставить человека одного с ним веса жрать коврики.

Он перестал нагнетать воздух только тогда, когда рычаг раскалился, а резервуары начали шипеть и попукивать. Затем он ловко забросил себя в кресло. Все сооружение мягко гудело от чудовищного внутреннего давления.

Библиотекарь свел руки вместе и размял пальцы — прозвучавший треск, учитывая количество пальцев, был весьма впечатляющим.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и вдавил клавиши Vox Humana, Vox Dei и Vox Diabolica. Орган застонал еще более настойчиво.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и утопил все оставшиеся клавиши, включая двенадцать со знаком "?" на них и две с наклейками, извещающими на нескольких языках, что к ним нельзя прикасаться ни при каких условиях.

Он воздел руки.

Он воздел также и ноги, нацелившись ими на самые опасные педали.

Он зажмурил глаза.

Он застыл на мгновение в многозначительной тишине — летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.

Его руки обрушились вниз.

— Что мы сделлалли? Что мы сделлалли? — вопрошал Имп. Возбуждение носилось босиком вверх и вниз у него по хребту.

Они сидели в маленькой тесной комнатке за баром. Глод снял шлем и протирал его изнутри.

— Веришь ли — размер четыре четверти, темп сто двадцать, тема и басовый рисунок.

— Чего это? — спросил тролль. — Чего значат все эти слова?

— Ты же музыкант, — сказал Глод. — Что ты делаешь, на твой взгляд?

— Молочу по ним молотками, — ответил Лайас, прирожденный барабанщик.

— А вот тот брейк ты сыгралл, — сказал Имп. — Ты знаешь… в середине… короче, бам бах бам бах, бамбамБАХ… откуда ты зналл, как сыграть этот брейк?

— Просто этот брейк должен был там быть, в том месте, — объяснил тролль.

Имп посмотрел на гитару. Она лежала на столе и тихонько играла сама себе, как будто кот мурлычет.

— Это ненормалльный инструмент, — сказал он, ткнув в нее пальцем. — Я просто стоялл там, а она игралла сама по себе!

— Наверное, принадлежала какому-то волшебнику, как я и говорил, — сказал Глод.

— Ну да! — возразил Лайас. — Никогда не слышал о волшебнике-музыканте. Музыка и магия не смешиваются.

Они посмотрели на гитару.

Импу не приходилось слышать о самоиграющих инструментах, за исключением легендарной арфы Оуэна Моунии, которая пела в случае опасности. И это было давно, в те дни когда вокруг было полно драконов. Поющие арфы ушли с драконами. Они казались совершенно неуместными в городе, на фоне гильдий и всего прочего.

Дверь распахнулась.

— Это было… потрясающе, парни! — сказал Гибискус Данельм. — Никогда не слышал ничего подобного! Сыграете здесь завтра ночью? Вот ваши пять долларов.

Глод сосчитал монеты.

— Мы четыре раза играли на бис, — мрачно сказал он.

— На вашем месте, — отозвался Гибискус, — Я бы пожаловался в Гильдию.

Трио посмотрело на монеты. Для людей, евших в последний раз двадцать четыре часа назад, они выглядели очень впечатляюще. Сумма, конечно, не тянула на взнос в Гильдию. С другой стороны, эти двадцать четыре часа были очень длинными.

— Если вы придете завтра, — сказал Гибискус, — я превращу эти пять в… шесть долларов. Ну как?

— Ох, ничего себе! — сказал гном.

Мастрим Ридкулли подскочил в постели, потому что кровать, мягко вибрируя, ползла через комнату.

О, это все-таки случилось! Они добрались до меня!

Традиционный для Университета карьерный рост, при котором преемник одевал тапочки покойного предшественника — иногда удостоверившись в его смерти — давно ушел в прошлое. В основном благодаря самому Ридкулли, который был мужчина рослый и в хорошей форме, и — как в этом смогли убедиться три полуночных претендента на аркканцлерство — обладал прекрасным слухом. С ними приключились различные неприятности — висение вниз головой на окне, лишающий сознания удар лопатой и переломы обеих рук. Кроме того, Ридкулли был известен как человек, спящий с двумя заряженными арбалетами у изголовья. Он был добрым человеком и, вероятно, не стал бы стрелять вам в оба уха. Эти соображения поддерживали более терпеливых волшебников. Всяк рано или поздно умрет. Они могут и подождать.

Ридкулли произвел быстрый переучет и счел свое первое впечатление ошибочным. Не было заметно никаких проявлений смертоносной магии. Был только звук, заполнивший комнату до потолка. Он нацепил шлепанцы и выскочил в коридор, в котором толклись преподаватели, расспрашивающие друг друга какого черта тут происходит. С потолка осыпалась штукатурка, заволакивая все плотным туманом.

— Кто причиной шуму сему?! — заорал Ридкулли.

Ответом было неслышное раскрывание ртов и множественное пожимание плечами.

— Хорошо же, я сам это выясню! — пророкотал Аркканцлер и устремился к лестнице.

Остальные гуськом поспешили за ним. Он двигался на негнущихся ногах — ярко свидетельство того, что этот прямолинейный человек близок к точке воспламенения.

Трио хранило молчание всю дорогу из «Барабана». Никто не проронил ни слова по пути к Гимлетовым деликатесам. Никто ничего не сказал, пока они ждали своей очереди. Затем все, что они говорили, было: «Так… правильно… одну четверную порцию Грызуччи с тритонами, перца поменьше, одно Клатчское