КОРНИ ПОБЕДЫ: ДЕЛЛАКОНДСКАЯ КРИПТОГРАФИЯ — 31.3.14.

ИМЕЮТСЯ ПЕЧАТНЫЕ КОПИИ

— Пожалуйста, дайте копии всех выступлений.

Я прислушивался к едва различимому шороху принтера и ждал, надеясь найти причину того, почему Кайбер отправился вместе с Гейбом. Но в этом болоте разнообразных игр можно ли хоть чему-то верить?

— Компьютер, — спросил я, — бывал ли здесь Габриэль Бенедикт?

ПОЖАЛУЙСТА, ИМЕЙТЕ В ВИДУ, ЧТО ПРИХОДЫ И УХОДЫ РЯДОВЫХ ЧЛЕНОВ, А ТАКЖЕ ГОСТЕЙ НЕ РЕГИСТРИРУЮТСЯ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ИЗВЕСТЕН ОДИН СЛУЧАЙ, КОГДА ГАБРИЭЛЬ БЕНЕДИКТ ПОСЕТИЛ ЕЖЕМЕСЯЧНОЕ ЗАСЕДАНИЕ.

— Когда?

ПЕРВОЕ ЗАСЕДАНИЕ В ТЕКУЩЕМ ГОДУ, ПРИМА 30.

— Он пришел один?

ДАННЫЕ ОТСУТСТВУЮТ.

— Присутствовал ли в тот вечер Кайбер?

ДАННЫЕ ОТСУТСТВУЮТ.

— Выступал ли мистер Бенедикт?

НЕТ.

Наверное, в этом заседании было нечто особенное.

— Можно увидеть программу того вечера?

403-Е ЗАСЕДАНИЕ ОБЩЕСТВА ЛЮДИКА ТАЛИНО

ПРИМА 30,1414 20:00

ПРИГЛАШЕННЫЙ ОРАТОР: ЛИЗА ПАРО

'ЗАГОВОР: БЫЛ ЛИ СИМ УБИТ ЗАГОВОРЩИКАМИ ДО РИГЕЛЯ?'

ПЛАНОВЫЙ ОРАТОР: ДОКТОР ЭДМОР КАЙЛ

'ВЗГЛЯД ПСИХОЛОГА НА ЗАПИСИ ТАЛИНО'.

ОБЕД: ТЕЛЯТИНА 'МАРШАЛ', САЛАТ 'ОТВАГА', ОВОЩИ.

До меня вдруг дошло, что я упустил нечто важное.

— Вы сказали, что присутствующие на таких собраниях, как правило, не регистрируются.

ПРАВИЛЬНО.

— Откуда же вам известно, что Габриэль Бенедикт был здесь 30-го Прима?

ПОТОМУ ЧТО ОН КО МНЕ ОБРАЩАЛСЯ.

Вот оно!

— О чем он спрашивал?

ДВА ВОПРОСА. ИНФОРМАЦИЯ О ЖИЗНИ ДЖОНА КАЙБЕРА.

— Видел ли он что-нибудь по этому вопросу, чего вы не показали мне?

НЕТ.

— А второй вопрос?

ОН ЗАПРОСИЛ КОПИЮ РЕЧИ, ПРОИЗНЕСЕННОЙ ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД.

— Дайте, пожалуйста, копию этого выступления.

На поднос выпала страничка, и я просмотрел ее.

Трудно понять причину интереса Гейба к этой диатрибе. 'Талино предан историей, — говорил выступавший, — и я рад, что есть еще люди, которым небезразлична правда. Время покажет вашу правоту. Талино и его несчастные товарищи пали жертвой обстоятельств, отобравших у них гораздо более ценную вещь, чем жизнь. Во все века не случалось подобной несправедливости. И я спрашиваю себя: удастся ли нам когда-либо исправить эту ошибку?'

Оратор повторил мысль несколько раз, украшая ее подробностями и нагнетая драматизм. Почему она заинтересовала Гейба?

Я перестал ломать голову, когда увидел имя оратора. Хью Скотт.

Я никогда не читал книгу 'Человек и Олимпиец'. Как, вероятно, и остальных детей Конфедерации, меня познакомили с ней в школе. Помню свои мучения над главой о Сократе, когда готовился к семинару по истории в колледже. Но по-настоящему я никогда не читал эту книгу.

В спальне Гейба стояла переплетенная копия. Я спал в комнате на третьем этаже, в глубине дома.

Возвращаясь с заседания Общества Талино, я решил, что пора снова взглянуть на классический труд Сима.

Конечно, это была одна из стандартных работ: история эллинской эпохи от персидских войн до смерти Александра. Своей репутацией книга обязана, как мне казалось, славе автора, а не собственной ценности, однако это мнение являлось лишь результатом столкновения ребенка с серьезной книгой.

Я раскрыл ее посередине и начал читать в обоих направлениях попеременно, ожидая найти многочисленные экскурсы в греческую философию и утомительные изложения хода персидских и пелопонесских войн.

Вместо этого я обнаружил вулкан энергии, отточенные формулировки собственных мыслей, мнения и по-настоящему блестящий ум. Поэтому ленивого просмотра нескольких обзоров политики греческих полисов или разглядывания стрелок на картах сражений не получилось. В книге Сима государственные деятели стучали кулаками по столу, с ее страниц доносился запах Средиземного моря и палубных досок афинских трирем. Остро вставали вечные проблемы свободы и порядка, бренности человека и бессмертия его духа.

'Мы все — эллины, — пишет Сим в предисловии. — Деллаконда, Окраина и Корморал обязаны беспокойным мыслителям с берегов Эгейского моря, которые, в прямом смысле, сделали первые шаги к звездам. Священен только разум. Сначала эта теория была лишь блестящим озарением, но со временем, вместе с осознанием того, что природа подчиняется определенным законам, и законы эти можно понять, она дала ключ к Вселенной'.

Я читал до позднего вечера. Изредка возникал Джейкоб, суетился, шумно жарил бифштексы, смешивал напитки или прерывал чтение, предлагая мне воспользоваться хорошей погодой и погулять.

Меня ожидало несколько сюрпризов. Сим не одобрял Сократа, доктрины которого хотя и воплощают человеческие ценности (соглашается он), но, тем не менее, подорвали эллинское общество. 'Несчастье не в том, что имела место казнь Сократа, — пишет он, — а в том, что она произошла слишком поздно'.

На первых страницах 'Человека и Олимпийца' описывались гнев Ксеркса ('О, Господин, помни афинян!'), правление Фемистокла и доблесть войск, сражавшихся у Фермопил. Я был поражен силой изложения и состраданием Сима. Подобного чувства обычно не ожидают от полководца. Но ведь когда начались трудные времена, Сим еще не стал военным лидером, он был учителем.