– Мне всегда казалось, что ты очень привязана к нему, хотя меня удивило, что он подарил тебе портрет.

– Это был один из его широких жестов, которые Гарри просто обожает.

– Думаю, если ему дать возможность, он будет баловать Порцию. Как тебя когда-то. Все же я не вижу в этом большого вреда, тем более в ее возрасте.

– Она моя дочь, Робби. И я не хочу, чтобы она жила там.

– Ну тогда, даже ради того, чтобы заставить ее замолчать, тебе не следовало обещать ей, что она сможет туда поехать. Ты же знаешь, она не забудет об этом.

– Она ребенок, Робби. Она сделает, как я ей велю.

– Я понимаю, что это не мое дело, но ты не можешь нарушать обещание, данное ребенку – особенно ребенку.

– Ты прав. Это не твое дело.

– Она привязана ко мне. И я стану ей отчимом – если ты, конечно, не изменила свое намерение.

– Свое намерение? О чем это ты?

– О том, что мы собирались пожениться.

– «Собирались пожениться»? Мне совсем не нравится такая постановка вопроса! Я бы хотела услышать, как ты просишь меня выйти за тебя замуж. Я хочу сказать – ты еще не сделал мне предложения, так ведь? Каждая девушка хочет, чтобы ей сделали предложение.

– Но ты уже получала его.

– Ты не сделал его по всем правилам. И вообще это было давно. Я хочу услышать предложение, а потом чтобы была помолвка.

– Помолвка? Мы живем вместе уже десять лет!

– Жить вместе вовсе не то же самое, что быть помолвленными, Робби.

– Мы будем давать объявление в «Таймс»? Покупать обручальное кольцо? Разве люди делают это сейчас, когда идет война? Уверен, что они просто идут в Кэкстон-Холл[72] и расписываются в присутствии свидетелей. Я даже не знаю, честно говоря, может ли быть помолвка у разведенных, как ты думаешь?

– А у нас будет, вот и все! Последний раз я была помолвлена с Чарльзом и, вспоминая об этом, могу сказать, что в этом нет ничего интересного – хотя, должна заметить, он раскошелился на очень миленькое кольцо… ну, ты его видел. Но все остальное было очень скучно – бесконечные чаепития с его родственниками, обеды с его друзьями. Совсем не весело, тем более, что я была беременна, и меня постоянно тошнило.

– Беременна? Я не знал этого. Забавно, но я всегда считал, что Чарльз – не тот парень, который может лечь в постель со своей невестой до свадьбы. Я считал его настоящим добропорядочным джентльменом. Таким же был и я в молодости – истинным англичанином, живущим по правилам – и верящим в них к тому же. Знаешь, я не спал с Пенелопой до свадьбы. Не то, чтобы я не хотел этого – помню, я только об этом и думал. И она не имела ничего против – я уверен, она сразу бы согласилась, стоило мне попросить. Но мы верили, что надо подождать – я во всяком случае.

– Вот и Чарльз тоже. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы переубедить его.

Фелисия улыбнулась – хотя на деле ее ситуация была далеко не веселой. Отказ Чарльза заняться любовью до свадьбы был для нее настоящим шоком – он ставил ее в очень рискованное положение.

Время, которое она потратила на то, чтобы заставить его изменить своим принципам, было самым тяжелым в ее жизни. Какие бы чувства она ни питала к нему, они почти полностью улетучились за долгие часы, проведенные на большом кожаном диване в его холостяцкой квартире в Олбани[73] и на сиденье его любимой зеленой «лагонды»,[74] пока она пыталась соблазнить его и убедить сделать то единственное, от чего зависело все ее будущее. Она до сих пор помнила прикосновение кожи к своим обнаженным бедрам и ягодицам, потому что они с Чарльзом, кажется, бесконечно обнимались и раздевались на блестящей, полированной кожаной обивке, и ей запомнилась эта холодная и липкая поверхность, которую, без сомнения, тщательно натирали горничная или шофер. И еще она помнила отчаяние, которое охватывало ее, когда она возилась с пуговицами на жилете и брюках Чарльза.

С тех пор в своем доме она не терпела никакой мебели с кожаной обивкой и ненавидела сидеть на кожаных сиденьях в машинах.

Робби увидел, что Фелисия улыбается, и сам улыбнулся, радуясь, что она в прекрасном настроении и больше не донимает его вопросами о контракте с Марти Куиком.

– Ну, дорогой, – со смехом сказала Фелисия, – говори свои слова.

Робби тут же вошел в роль, с удивительной быстротой опустившись перед ней на одно колено. Он схватил ее руку, поцеловал ее, снял с пальца кольцо-печатку, единственное наследство, доставшееся ему от отца, и, надев ей на палец, произнес:

Прошло почти десять лет с тех пор, как они вместе играли «Укрощение строптивой», но Петруччио у Робби был такой же остроумный и очаровательный, как раньше. Все же Фелисия на секунду помедлила, ведь откуда ей было знать, видела ли она перед собой улыбку Робби или улыбку Петруччио, и блеск глаз был частью его игры или искренним? А сам он мог бы определить эту грань?

Фелисия отбросила сомнения.

– «Увижу раньше, как тебя повесят», – сказала она, глядя на кольцо, которое свободно болталось у нее на пальце, и засмеялась. – Нет. Никакого повешения. Что бы ни говорила Кэт, Фелисия принимает предложение.