– Мы изменили мизансцену, Робби, – повернулся Бушер к Вейну. – Мы расширили лестницу, чтобы получить лучший угол обзора.

Вейн пожал плечами. Ему было известно, что изменений потребовал продюсер Си Кригер, который решил, что прежние декорации не подходят для Дебби Дарвес, пышногрудой партнерши Вейна.

– Публика платит за то, чтобы видеть титьки Дебби, – закричал Кригер, посмотрев отснятый материал, – а не игру этого англичанина!

После этого начали менять декорации, а Вейну пришлось прохлаждаться у себя в гримерной.

– Может быть, было бы лучше изменить сценарий, Арни? – спросил он.

Бушер замялся, не зная, как ответить, боясь упасть в грязь лицом перед Рэнди, который был зятем самого Лео Стоуна. Очевидно, он решил, что будет лучше принять слова Вейна за шутку, и натянуто улыбнулся, бросив, однако, на Вейна злобный взгляд через толстые стекла своих очков.

– Мне нравится это английское чувство юмора, – сказал он сквозь зубы. – А тебе, Рэнди?

– Мне тоже, Арни. Всякий раз поражаюсь. – Брукс посмотрел на закрывшуюся за Бушером дверь. – Есть еще третье правило, – спокойно сказал он Вейну. – Не плюй на режиссера, пока картина еще не закончена.

– Бушер – идиот.

– Не спорю. Но будь осторожен. Когда лента окажется в монтажной, он может так испоганить твои сцены, приятель, что зрители в течение двух часов будут видеть, как ты суетишься где-то на заднем плане, а на переднем будут титьки Дебби.

Вейн повернулся к зеркалу. Как большинство театральных актеров, он предпочитал гримироваться сам. Это тоже вызвало недовольство и не только гримеров, но режиссеров и операторов, которые считали, что для фильма он выглядит слишком театрально. Вейн достал грим и оттенил себе брови.

– Что я больше всего ненавижу в этом деле, – сказал он, – так это постоянно выслушивать, что я должен делать. Я знаю, что делать. Я – актер.

– Театральный актер, парень. Быть киноактером – совсем другое дело. Ты воспринимаешь камеру как зрителей. Но это не так. Она всего лишь машина, и ты должен научиться использовать ее. И доверять тому парню, что стоит за ней, даже если он такое дерьмо, как Арни Бушер. Возьми Фелисию, она сразу все поняла.

– Лисия всегда без возражений делала то, что ей говорили, до тех пор пока она оставалась в центре внимания. В этом-то частично и заключается ее проблема, понимаешь?

– Не совсем.

– Она привыкла всю жизнь делать то, что ей указывал какой-нибудь авторитет в штанах. Исключая меня, конечно.

Брукс засмеялся.

– Конечно! Муж! – Он отвесил шутовской поклон. – После вас, князь Мышкин!

– Я не муж.

– Можно быть мужем не будучи женатым, приятель. Это как черта характера, как роль. Некоторые мужчины – прирожденные мужья, вот и все.

– Мы с Лисией привыкли считать себя любовниками, – грустно произнес Вейн. – Я по-прежнему так считаю.

– Это тоже роль, но она не может длиться вечно. Поверь моему слову, женщине гораздо важнее иметь мужа, чем любовника. Именно муж дает ей чувство превосходства над мужчинами – во всем! – Он рассмеялся.

У Брукса всегда была удивительная способность давить на больную мозоль, подумал Вейн, даже не на одну. После того, как они восемь лет прожили вместе как любовники, им с Фелисией пришлось «насладиться» всеми отрицательными сторонами супружеской жизни, не имея за это никакой компенсации.

Они сдвигали на своем пути горы – во всяком случае перелетали через них, – чтобы оставаться вместе, и отказывались разлучаться, даже когда от этого, казалось, зависела их карьера. Не соглашаясь играть в пьесах, где они не могли участвовать вместе, каждый из них вынужден был отклонять очень выгодные предложения; не желая сниматься в фильмах друг без друга, они упустили много возможностей. Поэтому, когда Фелисии наконец предложили в Голливуде самую замечательную роль, о которой можно было только мечтать, Вейн согласился просто сопровождать ее, только бы не оставаться на несколько месяцев одному…

На столе зазвонил телефон – раздался очень тихий зуммер, не то что английские, похожие на сирену, звонки, к которым он привык. Забавно, подумал Вейн, как часто разные мелочи напоминают ему, что он находится в чужой стране: пакетики чая; огромные, яркие автомобили; «Джелло»[16] и домашний сыр в салате. Как бы он ни старался, он все равно отчаянно скучал по дому в этой стране мира и благоденствия.

Вейн поднял трубку, послушал и внезапно почувствовал, как внутри у него все сжалось от страха и растерянности. В комнате было тепло, но он ощутил, что у него на спине выступил холодный пот. В ярко освещенном зеркале он увидел, как побледнело его лицо под темным гримом.

– Дорогая, – закричал он в трубку с отчаянным, притворным энтузиазмом. – Как у тебя дела?