— Скажите, что я буду.
Посыльный ушел. Эжен пришел в сильное возбуждение и забыл об осторожности.
— Как быть? — спрашивал он, громко разговаривая с самим собой. Никаких доказательств!
Вотрен усмехнулся. В этот момент питье, рассасываясь в желудке, стало действовать. Но каторжник оказался настолько крепок, что встал и, глядя на Растиньяка, глухим голосом проговорил:
— Молодой человек, хорошее приходит, пока мы спим.
И упал замертво.
— Значит, есть суд божий! — воскликнул Эжен.
— Что такое с нашим бедненьким господином Вотреном?
— Удар! — воскликнула мадмуазель Мишоно.
— Сильвия, милочка, сходи за врачом, — распорядилась вдова. — А вы, господин Растиньяк, бегите к Бьяншону: Сильвия может не застать нашего врача, господина Гренпреля.
Растиньяк обрадовался предлогу уйти из этого ужасного вертепа и бросился бегом.
— Эй, Кристоф, рысью к аптекарю, попроси чего-нибудь от удара.
Кристоф вышел.
— Папаша Горио, да помогите же нам перенести его к нему наверх.
Вотрена подхватили, кое-как втащили по лестнице и положили на кровать.
— Вам от меня толку никакого, я пойду повидать дочек, — сказал Горио.
— Старый эгоист! — воскликнула г-жа Воке. — Ступай! Чтоб ты сдох, как собака!
— Пойдите посмотрите, не найдется ли у вас эфира, — попросила г-жу Воке мадмуазель Мишоно, сняв с Вотрена верхнее платье при помощи Пуаре.
Вдова Воке сошла к себе вниз, оставив Мишоно распоряжаться на поле битвы.
— Ну, живо, снимайте с него рубашку и поверните его спиной! Будьте хоть чем-нибудь полезны: избавьте меня от удовольствия смотреть на его голое тело, — приказала она Пуаре. — Что вы стоите, как истукан?
Как только Вотрена повернули, мадмуазель Мишоно с силой хлопнула больного по плечу, и две роковых белых буквы проступили на покрасневшем месте.
— Ну, и легко же вы заработали три тысячи наградных! — воскликнул Пуаре, поддерживая Вотрена, пока мадмуазель Мишоно надевала на него рубашку. — Ух, однако и тяжел же он, — заметил Пуаре, снова укладывая Вотрена.
— Тише! Не тут ли касса? — отрывисто сказала старая дева, с такой алчностью разглядывая каждую вещицу в комнате, точно хотела пронизать глазами стены. — Как бы открыть этот секретер под каким- нибудь предлогом! — продолжала она.
— Пожалуй, это будет нехорошо, — отвечал Пуаре.
— Нет! Деньги краденые, принадлежали всем, а теперь ничьи. Не успеть, добавила она, — уже идет Воке.
— Вот вам эфир, — сказала ей г-жа Воке. — Можно сказать, сегодня день происшествий. Господи! Не может того быть, что этот человек болен, он белехонек, как цыпленок.
— Как цыпленок? — повторил Пуаре.
— Сердце бьется ровно, — продолжала вдова, положив руку на грудь Вотрена.
— Ровно? — удивился Пуаре.
— Он совсем здоров.
— Вы думаете? — спросил Пуаре.
— Право, он точно спит. Сильвия пошла за врачом. Гляньте-ка, мадмуазель Мишоно, он вдыхает эфир. Так это у него просто
— Хорош, если повесить, — отозвался Пуаре.
— На шею хорошенькой женщине, хотите вы сказать, — резко оборвала его мадмуазель Мишоно. — Уходите-ка отсюда. Это наше женское дело ухаживать за вами, мужчинами, когда вы больны. Лучше пойдите прогуляйтесь, на это вы годитесь, — добавила она. — А мы с госпожой Воке отлично выходим нашего дорогого господина Вотрена.
Пуаре вышел тихо и послушно, как собака, получившая пинок от своего хозяина.
Растиньяк ушел из дома, чтобы походить и подышать свежим воздухом, — он задыхался. Ведь накануне он хотел помешать этому убийству, а оно свершилось точно в назначенное время. Что же произошло? Как ему быть? Сознание, что он сообщник преступника, бросало его в дрожь. Хладнокровие Вотрена продолжало страшить его.
— А если бы Вотрен умер, ничего не сказав? — спрашивал себя Растиньяк.
Он бегал по аллеям Люксембургского сада, словно его гнала стая гончих и ему чудился их лай.
— Ну, что, — крикнул ему Бьяншон, — читал «Кормчего»?
«Кормчий» была радикальная газета под редакцией Тиссо; после выхода утренних газет она давала сводку всех новостей дня, приходившую в провинцию на сутки раньше остальных газет.
— Там есть замечательное происшествие, — говорил практикант при больнице имени Кошена. — Сын Тайфера дрался на дуэли с графом Франкессини, офицером старой гвардии, и граф всадил ему шпагу на два дюйма в лоб. Теперь Викторина одна из самых богатых невест в Париже. Эх, кабы знать! Смерть — та же азартная игра! Правда, что Викторина поглядывала на тебя благосклонно?
— молчи, Бьяншон, я не женюсь на ней никогда. Я люблю прелестную женщину, любим ею, я…
— Ты все это говоришь так, точно изо всех сил стараешься не изменить ей. Покажи-ка мне такую женщину, ради которой стоило бы отказаться от состояния досточтимого Тайфера.
— Неужели меня преследуют все демоны? — воскликнул Растиньяк.
— Где ты их видишь? Что ты, с ума сошел? Дай руку, я пощупаю пульс, сказал Бьяншон. — У тебя лихорадка.
— Ступай к мамаше Воке, — ответил Растиньяк, — там этот разбойник Вотрен упал замертво.
— А-а! Ты подтверждаешь мои подозрения; пойду проверю, — сказал Бьяншон, оставляя Растиньяка в одиночестве.
Долгая прогулка студента-юриста носила торжественный характер. Можно сказать, что он обследовал свою совесть со всех сторон. Правда, он долго размышлял, взвешивал, колебался, но все же его честность вышла из этого жестокого и страшного испытания прочной, как железная балка, способная выдержать любую пробу. Он вспомнил вчерашние признания папаши Горио, вызвал в своей памяти квартиру на улице д'Артуа, подысканную для него Дельфиной, вынул ее письмо, перечел и поцеловал.
«Такая любовь — мой якорь спасения, — подумал он. — Бедный старик много выстрадал душой. Он ничего не говорит о своих горестях, но кто не догадается о них! Хорошо, я буду заботиться о нем, как об отце, постараюсь доставить ему побольше радостей. Раз Дельфина меня любит, она будет часто приходить ко мне и проводить с ним день. А важная графиня де Ресто — дрянь, она способна сделать отца своим швейцаром. Милая Дельфина! Она гораздо лучше относится к старику и достойна любви. Сегодня вечером я буду, наконец, счастлив».
Он вынул часы и залюбовался ими.
«Все так удачно сложилось для меня! Когда полюбишь сильно, навсегда, то допустимо и помогать друг другу, следовательно я могу принять этот подарок. Кроме того, я добьюсь успеха и верну ей все сторицей. В нашей связи нет ничего преступного, ничего такого, от чего может насупиться даже самая строгая добродетель. Сколько порядочных людей заключает подобные союзы! Мы никого не обманываем, а унижает человека именно ложь. Лгать — значит отрекаться от себя! Она уже давно живет раздельно с мужем. Да я и сам потребую от эльзасца уступить мне эту женщину, раз он не может дать ей счастье».
В душе Эжена шла долгая борьба. Победа осталась за лучшими влечениями юности, но все же, подстрекаемый непреодолимым любопытством, он в половине пятого, когда уже смеркалось, явился в «Дом Воке», дав, впрочем, себе клятву уехать оттуда навсегда. Эжен хотел узнать, умер Вотрен или жив. Бьяншону пришла в голову мысль дать Вотрену рвотного, после чего он велел отнести рвотные извержения к себе в больницу, чтобы сделать химический анализ. Подозрение его окрепло, когда он увидел, с какой
