Камилла лежала на животе, положив подбородок на руки.
- Ты красивая,
- Перестань… - смутилась она, закрываясь от него руками.
- Ладно, ладно… Дело не в красоте… Не знаю, как объяснить… Ты - живая. В тебе все живое: волосы, глаза, уши, твой маленький носик и твой большой рот, руки и чудная попка, длинные ноги, выражение лица, голос, нежность, то, как ты молчишь, твой… твоя… твои…
- Мой организм?
- Ага…
- Значит, я не красотка, но организм у меня живой. Твое признание - это нечто! Суперпризнание! Мне никто никогда ничего подобного не говорил…
- Не придирайся к словам, - нахмурился он, - это ты умеешь… Ох…
- Что?
- Я еще голоднее, чем был… Нет, мне и правда нужно что-нибудь закинуть в топку…
- Ладно, пока… Он запаниковал.
- Ты… Не хочешь, чтобы я принес тебе что-нибудь поесть?
- А что ты можешь мне предложить? - поинтересовалась она, потягиваясь.
- Все что захочешь… И добавил, подумав:
- …Ничего… Все…
- Договорились. Я согласна.
Франк сидел, прислонясь спиной к стене и поставив поднос на колени.
Он откупорил бутылку и протянул ей стакан. Она положила блокнот.
Они чокнулись.
- За будущее…
- Нет. Только не за это. За сейчас, - поправила она. Прокол.
- Будущее… Ты… ты его… Она взглянула на него в упор.
- Успокой меня, Франк, мы же не влюбимся друг в друга?
Он сделал вид, что подавился.
- Эк… умр…чхр… Ты рехнулась или как? Конечно, нет!
- Черт… Ты меня напугал… Мы и так наделали столько глупостей…
- Это ты так считаешь. Но сейчас вроде никакой опасности нет…
- Есть. Для меня есть.
- Да ну?
- Точно. Будем заниматься любовью, пить, гулять по Парижу, держась за руки, обнимай меня, позволь бегать за тобой, но… Постараемся не влюбляться… Пожалуйста…
- Очень хорошо. Так и запишем.
- Рисуешь меня?
- Да.
- А как ты меня рисуешь?
- Как вижу…
- И я хорош?
- Ты мне нравишься.
Он вытер хлебом тарелку, поставил стакан и решил вернуться к «урегулированию формальностей».
На этот раз они все делали медленно, а когда насытились и расцепили объятия, Франк произнес, глядя в потолок:
- Согласен, Камилла, я не стану тебя любить, никогда.
- Спасибо, Франк. Я тоже не стану.
Часть пятая
1
Ничего не изменилось, изменилось все. Франк потерял аппетит, а у Камиллы улучшился цвет лица.
Париж похорошел, стал светлее и веселей. Люди улыбались, асфальт пружинил под ногами. Казалось, до всего можно дотянуться рукой, очертания мира приобрели четкость, все вокруг выглядело легким, даже легкомысленным.
Микроклимат под Марсовым полем? Потепление земной атмосферы? Грядущий конец невесомости? Все утратило смысл, ничто не имело значения.
Они перемещались с его кровати на ее матрас, были осторожны, нежны, поглаживали друг другу спинку. Ни один не желал показываться другому обнаженным, оба были чуточку неловкими и слегка глуповатыми и прежде, чем предаться страсти, натягивали простыни на заветные местечки.
Что это было? Они учились любить? Пытались завязать новые отношения? Оба проявляли внимание и усердие, их вселенной стала тишина.
На Пикуша больше не надевали курточку, мадам Перейра вынесла на балкон цветочные горшки. Но для попугайчиков было еще рановато.
- Постойте-ка, - крикнула она однажды утром. - У меня для вас кое-что есть…
На письме стоял штемпель Кот-д'Армора.
Перевернув открытку, Камилла увидела возбужденное лицо Ван Гога.
Она сунула ее в свой блокнот.
Они совершали длинные прогулки по бульвару Бо-сежур с его русскими избами, добирались до парка Бют-Шомон, минуя знаменитый «Hotel du Nord», въезжали в ворота кладбища Сен-Венсан, где и устроили в тот день пикник с Морисом Утрилло [77] и Эженом Буденом [78] на могиле Марселя Эме [79] .
- Теофиль Александр Стейнлен, художник, мастерски писавший котов и людские страдания, лежит под деревом на юго-западной части кладбища.
Камилла опустила путеводитель на колени и повторила:
- Мастерски писал котов и людские страдания, покоится под деревом на юго-западной части
