На миг баронет застыл на месте, потом отвесил поклон и молча удалился. После этого он уже не донимал ее уговорами, но нередко – в театре, в Опере или посреди бальной залы – она ловила на себе его угрюмый взгляд. О чем он думает? – гадала она. Или – еще хуже – что замышляет?

В последние дни весны Джулия окончательно убедилась, что между сестрами, «Оливией» и бесчисленными визитами и балами ей стало просто некогда думать о супруге. Жизнь ее была наполнена до предела. Удручало лишь одно: не проходило и часа, чтобы она не тосковала по Эдварду. Много раз она писала ему, но так и не получила ответа, из чего можно было заключить, что она еще не прощена и что сердце его для нее закрыто.

Первого июня, во время утреннего визита к леди Тревонанс, Джулия снова благодарила маркизу за поддержку.

– Ах, все это очень хорошо, – нетерпеливо перебила ее леди Тревонанс, вертевшая в руках какое-то письмо. – Но за эти два месяца вы и словом не обмолвились о майоре Блэкторне – хотя я, признаться, порой едва сдерживала свое любопытство. Как хотите, но больше я терпеть не могу – тем более что только что получила от него письмо, и в нем тоже, как нарочно, ни слова о вас. Итак, скажите мне наконец, он хоть раз писал вам за это время? Ведь как-никак прошло уже два месяца!

Вопрос был задан так прямо и неожиданно, что в первую минуту Джулия не могла вымолвить ни слова. Наконец тихо, почти шепотом, она сказала:

– Нет, не писал. – Горло ее угрожающе сжалось. – Сама я отправила ему десятка два писем, но… он был очень сердит на меня, когда уезжал. Боюсь, что… – На этом месте Джулия осеклась: ей показалось, что, высказав свои худшие опасения вслух, она тем самым может приблизить их.

– Ясно. – Леди Тревонанс нахмурилась.

– Он не хочет понять, что у меня есть обязанности перед сестрами.

– Друг мой, его мысли сейчас заняты вопросами, имеющими чрезвычайное значение для Англии и для всей Европы. Наивно было бы ожидать, что ваши заботы покажутся ему важнее европейской войны. Надо как-то постараться убедить его, что вы должны были остаться и что для вас покинуть в такой момент своих сестер значило бы то же самое, что для него бежать с поля боя.

Джулия погрустнела.

– Я пыталась ему это объяснить, когда мы с ним виделись перед отъездом. Но теперь я иногда думаю: быть может, я была не права? Быть может, надо было тогда бросить все и уехать в Брюссель?

Леди Тревонанс покачала головой.

– Я полагаю, что вы должны были остаться, хотя бы на эти несколько недель. Если бы вы тогда уехали вместе с ним, сэр Перран наверняка сообщил бы всему Лондону о вашей порочной связи с его племянником и перед вашими сестрами захлопнулись бы все двери. Что бы они тогда делали? Сидели бы в своих комнатах в обнимку со своими загубленными надеждами, не смея высунуть носа на улицу? Нет, вы должны были остаться. Но, возможно, вам стоит подумать о том, чтобы съездить в Брюссель в ближайшее время. Почему нет? «Оливия» процветает, ваши сестры блистают во всех гостиных; и если вы – разумеется, не одна, а с подходящей компаньонкой – отправитесь посмотреть на Брюссель, где находится сейчас цвет нашей нации, то никто вас за это не осудит. Конечно, слухи всегда были и будут, но коль скоро вы не нарушаете никаких приличий, то на них можно не обращать внимания.

– Думаю, вряд ли у меня это получится, – сказала Джулия. Она попыталась представить, как ее сестры останутся в Лондоне без нее, но ей это не удалось.

– Через неделю мы с Тревонансом тоже едем туда. Может быть, присоединитесь к нам? Я понимаю, вам кажется, что Элизабет, Каролина и Аннабелла ни дня без вас не проживут, но, поверьте, вы недооцениваете своих сестер.

– Вы очень добры, – пробормотала Джулия. При мысли о возможной поездке в Брюссель вместе с леди Тревонанс сердце ее гулко забилось. – Я подумаю. Поверьте, мне очень хочется туда поехать.

– Что ж, подумайте, – сказала леди Тревонанс и ласково потрепала руку Джулии.

Сэр Перран, с большой картонкой под мышкой, стоял на пороге гостиной Джулии. Сердце его часто колотилось. Это было странно: по-видимому, его желание видеть ее было сильнее, чем того требовали цели его визита. Он медленно втянул в себя воздух и постарался успокоиться. Григсон, проводивший гостя до дверей, держался скованно и явно избегал его взгляда. Когда престарелый слуга, так и не подняв глаз на бывшего хозяина, поклонился и ушел, сэр Перран с любопытством осмотрелся.

До сих пор он ни разу не бывал в доме своей жены на Аппер-Брук-стрит и теперь остался очень доволен увиденным. Во всем проявлялся безупречный вкус хозяйки и ее умение воплотить задуманное. Обстановка гостиной радовала глаз приятной простотой и отсутствием кричащей позолоты, к которой частенько тяготели дамы.

Стены гостиной были обтянуты узорным светло-голубым шелком. Окна с видом на оживленную улицу были занавешены полупрозрачным муслином и – поверх него – искусно задрапированы золотистым шелком: обе занавески, выходившие из-под сборчатой оборки наверху, были пущены наискось к одной стороне окна и перевязаны золотым шнуром с кистями. Ласковое майское солнце струилось сквозь золотистый шелк и муслин и оживляло сине-золотой узор восточного ковра на полу.

Камин располагался напротив двери. Вышитый каминный экран был отставлен к стене, и приятное тепло от тлеющих углей свободно разливалось во все стороны. В дальнем левом от камина углу стояло фортепиано красного дерева, на стене над ним висели четыре искусно выполненные акварели с изображением сомерсетских пейзажей. Акварели, по всей видимости, принадлежали кисти Аннабеллы.

Напротив фортепиано, то есть слева от входа, поблескивал полировкой большой буфет красного дерева, на котором превосходно смотрелась ваза с белыми розами в обрамлении веселых маргариток и большой серебряный подсвечник. Второй такой же подсвечник стоял на письменном столе справа от входа, рядом с подносом для перьев и серебряной чернильницей филигранной работы. К камину были придвинуты два дивана и одно кресло с обивкой из такого же голубого шелка, что и на стенах гостиной. Тут же стояли два черных лаковых «ампирных» стула с сиденьями в белую и золотую полоску.

Кроме того, в разных местах гостиной были для удобства расставлены небольшие столики. На фортепиано лежала раскрытая нотная папка Каролины, на дальних столиках книги – по-видимому, томики стихов, – а на столике возле голубого кресла пяльца Джулии, ножнички для рукоделия и несколько