— Просто так!

— Сознайся, не меня ты ревновал…

— Оставь меня в покое!

— Я ведь тебя знаю, будто сама тебя сделала на заказ! Сознайся, ты ведь подбирался к моей дочери…

— Нет!

— Стервец!

Она это сказала беззлобно, скорее, ласково.

— Не могу я на тебя сердиться, я ведь тоже способна на то же самое, что и ты. Ты Эдну утром видел? — Жанна истерически рассмеялась.

— Она у меня зажигалку сперла… Давно уж на нее глаз положила. Я у Жожо тоже кое-что нашла, да ничего не сказала…

— Что нашла?

— А тебе не все равно? Я ей все-таки ничего не скажу. Она дура! Способна прикарманить пять тысяч и сказать, что все отдала Блини… Я-то думала, ты с ним дружишь…

Пауза. Она отпила глоток.

— Нет, ты совсем такой, как я. Ну скажи, разве у тебя есть друзья?

Жанна уже растрогалась; она могла очень много выпить, но с первых же рюмок принималась хныкать.

— Может, ты и прав… Уж очень он хорошо ладил с моей дочерью…

Потом она погрузилась в размышления; видно, припомнила сцену на палубе.

— Ну, ты все-таки порядочный негодяй! Скажи, ты здорово мучаешься теперь?

Жанна высморкалась. Какое-то время они сидели молча. Потом Владимир вскочил как ужаленный. Он нервничал, оттого что Жожо долго не возвращалась. Наконец она появилась.

— Ну что?

— Уехал…

— Куда?

— Элен не знает. Дневным поездом.

— Каким?

— Не знает она. Вот деньги.

— Положи сюда. А что моя дочь делает?

— Ничего. Собирается сойти с яхты, поесть у Полита. Владимир резко спросил:

— Вы ей сказали?

— Нет! Нет! — горячо возразила Жожо, чувствуя, что он вот-вот взорвется.

Он посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться, что она не лжет.

— Может, поужинаем, — зевнула Жанна. — Кажется, я видела, как пирог пекли…

Настала Пасха. С шести часов утра, под торжествующими, как фанфары, солнечными лучами, машины привозили из Тулона и Марселя рыболовов-любителей, которые перекусывали на террасе «У Полита», а затем отправлялись на захват всех скал, какие только имелись на мысе Антиб. За ними тащились женщины и детишки в соломенных шляпах. Трезвонили колокола. Всевозможные лодочки, ялики, плоскодонки, парусники, величиной в несколько метров, похожие на игрушки, которые почти что весь год стоят в порту без хозяина, теперь этого хозяина дождались, а то даже нескольких. Тарахтя, заводились моторы. В неподвижный воздух поднимались паруса. Небо и море сливались в едином сиянии, и два самолета, Бог знает почему, без конца описывали круги над заливом и то снижались, гремя моторами, чуть не до самой воды, то снова взлетали и снова кружили над заливом.

Владимир, усевшись в привычный уголок, угрюмо ел анчоусы со сливками, запивая розовым вином, в то время как Полит деловито сновал туда-сюда, а Лили украдкой поглядывала на Владимира. На ней, как всегда, было черное платье с белым передником, но Владимир обратил внимание, что в это утро она, впервые в этом году, была без чулок. Он даже заметил, что кожа у нее на ногах очень гладкая, тонкая и чистая.

Заметил — и все тут. И уже отвел глаза. Лили было семнадцать — восемнадцать лет, у нее было забавное личико и соблазнительное тело. Все посетители заигрывали с ней. А она вздыхала по Владимиру, хотя он был единственный, кто, казалось, вообще не воспринимал ее как женщину.

Какая-то марсельская семья завладела соседним с ним столиком. Сперва он рассматривал этих людей, как рассматривают некий странный феномен, — огромную женщину в розовом шелку, ее мужа, которого Владимир почему-то счел слесарем-водопроводчиком, зятя, малышек, — потом, словно не выдержав, молча встал и направился к яхте своей обычной ленивой походкой.

А колокола все звонили да звонили. Даже голубой свод небесный казался колоколом, под которым с неистовым жужжанием носились два самолета. Владимир мимоходом увидел, что Элен уже встала и готовит кофе на плитке, поставленной на столик в салоне. Она была полностью одета. Он вообще ни разу не видел ее в домашнем платье или в халате, хоть и жила она на борту яхты.

Она не взглянула в его сторону. Владимир два или три раза обошел палубу. На носу было солнечно и жарко, валялась надувная подушка.

Какое-то время он еще вертелся, как собака, которой хочется устроиться поудобнее, а потом растянулся на тиковых досках палубы, поджав колени, положив руку под щеку, и закрыл глаза. Еще раз он пошевелился — накрыл лицо американским морским беретом, чтобы солнце не так обжигало. Он не спал. И ни о чем не думал. Лениво прислушивался ко всему, что звучало вокруг, — к голосам рыбаков, садившихся в лодки, к гулу автобусов, идущих отовсюду, даже из Лиона и Парижа, и делавших недолгую остановку перед бистро «У Полита».

Ничто не изменилось! Вот что смутно тревожило его. Начиная с того памятного дня в него вселилось беспокойство, неясное и болезненное. Нигде он не мог найти себе места, потому-то и взял привычку растянуться вот так на палубе, погрузиться в сонное сияние, спрятать мысли под покров дремоты, переходившей мало-помалу в неясные мечты.

Никто даже не дрогнул тогда. Разве это не странно? Он вспоминал, что вернулся на яхту в тот первый вечер, охваченный каким-то сладострастным чувством. Элен спала! Она была здесь, в темноте, за открытым иллюминатором. Она, должно быть, слышала, как он поднимается по трапу. И знала, что на яхте их только двое!

А он у себя в кубрике заснул очень поздно и проснулся еще до рассвета, ожидая первой встречи с девушкой.

В то утро вид у него был сентиментальный, чуть ли не романтический. Это не было притворством. Его волновали какие-то неясные ощущения, в нем бродили наивные мысли, как у семнадцатилетнего.

Их было только двое на борту яхты! Иначе говоря, их было только двое во всей его жизни! Теперь он заменит Блини, он сейчас приготовит кофе для Элен, будет играть с ней в карты, усадит ее в моторку…

Ему были слышны малейшие звуки на яхте, он слышал, как она проснулась, оделась… Когда она была совсем готова, он уже ждал ее в салоне к завтраку.

— Доброе утро!

Она ела, не глядя на него. Так как он продолжал стоять, она спросила:

— Что вы тут делаете?

И больше ничего? Неужели ей не хочется расспросить его, узнать, действительно ли Блини украл кольцо, излить свое раздражение, спросить хоть что-нибудь? Она была бледна, всегда спокойна.

— Вам не нужна моторка?

— Спасибо, нет.

— Не могу ли я что-нибудь для вас сделать?