Когда он просыпался в кресле перед тем, как перейти лечь в постель, возле него уже не было никого.

— Денег…

Они у них будут, надо, чтобы они у них были. Он должен был нести их, как курица яйца. Он должен был знать, куда за ними идти. Он должен был изыскать новый способ, чтобы они попали в его карман, а оттуда — в их карманы.

— Ты понимаешь, Ален?

И Жозеф Бург заботливо осведомился:

— А ты не простудишься?

Ни разу он не спросил Алена, что тот собирается делать. Однако же, наверное, он был в курсе происходящего. В Малувиле знали все. Он тоже, конечно, слышал об истории с Кориной.

— Кто-то приходил ко мне, справлялся о тебе. Бывший каторжник сказал это в конце разговора, перед тем как сложить свои удочки, когда солнце уже поднялось высоко.

— Ты, может быть, его не знаешь, но наверняка видел его. Это Рандон, счетовод.

— Я слышал, как отец говорил о нем.

— Рандон служил у него пятнадцать лет. У него фальшивые глаза и опущенные вниз усы. Можно подумать, что он косит, но это оттого, что он всегда поворачивается в профиль. Рандон — он меня знает и в курсе всего — пришел спросить, можно ли с тобой иметь дело. Он накопил денег. Ему здесь принадлежат два или три дома, и, вероятно, у него есть и другие дома, в городе. Хитрая бестия. Он был нужен твоему отцу, потому что лучше чем кто-либо знает кодекс, особенно то, что касается акционерных обществ. Среди бумаг, оставленных твоим отцом, есть такие, которые он очень хотел бы иметь. Он хотел бы в некотором роде продолжить дело отца, понимаешь? Если он возьмется за это, то, возможно, дело и пойдет. Он специально ездил в Париж, чтобы повидаться с твоей матерью, и она ему сказала, что зеленый чемодан у тебя. Он понимал, что иметь дело с молодыми людьми означает либо все, либо ничего, и так как он тебя немного знает, не слишком близко, то перед тем, как говорить с тобой, пришел справиться ко мне. Я подождал, пока он выложит то, что у него на уме.

Ты увидишь его, если захочешь. Он предлагает два варианта. Либо он покупает у тебя все бумаги, и я думаю, он даст за них хорошую цену, либо вы заключаете контракт и будете действовать вместе. Он возьмет на себя работу, а доходы вы будете делить с ним…

— А что мой отец думал о нем? — спросил Ален не без тревоги в голосе.

— Он считал его самым отвратительным из пресмыкающихся.

— Я тоже.

И Бург повторил за ним:

— И я тоже.

Они посмотрели друг на друга и сразу повеселели.

— Прежде чем вернуться к Фукре, я должен еще сообщить тебе новость. Думаю, сейчас как раз подходящий момент, хотя твой отец не уточнял, при каких обстоятельствах я должен тебе рассказать…

Это было проявлением доверия со стороны Бурга, как будто Ален успешно сдал свой последний экзамен.

— Накануне того дня, когда должны были опечатать комнаты в доме, твой отец снял со стены три небольших полотна. Он, вероятно, не был знатоком живописи. Просто покупал, чтобы доставить удовольствие художникам и чтобы все стены в доме были украшены картинами. Для себя лично он, конечно, предпочитал бы олеографии. Однажды, когда он показал свои картины экспертам, потому что хотел одолжить под них денег, он узнал, что только три из его картин представляют реальную ценность. Он снял их на прошлой неделе, свернул и принес мне. Они лежат у меня под кроватью.

«Никто не знает, что может случиться, — сказал он мне. — Остальные в семье всегда найдут выход. Некоторые даже уже приняли меры предосторожности».

«Моя мать», — подумал Ален.

«Ален еще очень молод, — продолжал он. — Я подозреваю, что у него в голове больше всяких идей, чем он это хочет показать. Может быть, определенная сумма поможет ему поставить ногу в стремя! Ты знаешь, что я имею в виду. Чтобы он не начинал с самого низа. Если он продаст эти полотна в Париже, то может получить за них несколько сотен тысяч франков…»

Ален молчал, а Бург не стал уточнять.

— Во всяком случае, они в твоем распоряжении, — заключил он. — А теперь нам надо подняться наверх, потому что, хотя тетушка Фукре и славная женщина, она не любит, чтобы за стол садились с опозданием.

Ален начинал понимать очень многое, ему стало ясно, откуда появилось ощущение легкости, которое он почувствовал в прошлое воскресенье, во время прогулки с Бургом.

Бывший каторжник говорил не только от своего имени. Он был посланником, которого отец постарался оставить возле сына, когда его самого уже не будет на свете.

Разве Бург не сказал во время их разговора утром:

«Он был чист, как ребенок…»

И это он говорил об его отце, об Эжене Малу, которого Корина, как и многие другие, считали авантюристом и шантажистом.

Разве не из робости, когда они бывали вдвоем, отец никогда не брал его за плечи, чтобы поговорить с ним откровенно?

Он сотни раз подходил к сыну — Ален теперь отдавал себе в этом отчет — в надежде понять, что думает этот взрослый парень, о котором он не знал почти ничего.

И он поручил другому после его смерти сблизиться с этим подрос! ком, и если будет нужно, помочь ему.

Лохматый дедушка, который питался воронами и напоминал пещерного человека, жил на краю деревни в хижине, построенной около карьера.

Эжен Малу, низкорослый и коренастый, с не правильными чертами лица, глазами навыкате, хриплым голосом, оставался существом непонятным; ему смотрели вслед даже тогда, когда он, одетый у лучших портных, выходил из своего лимузина.

Ален, принадлежащий к третьему поколению этого рода, мог учиться в самом богатом коллеже, не привлекая ничьего внимания. И, например, рядом с сыном графа д'Эстье именно Ален со своим продолговатым лицом и спокойными глазами выглядел аристократом.

И даже сам отец не смел заговорить с ним!

Конечно, из страха перед возможными вопросами, целым рядом вопросов, из страха перед одной из тех улыбочек, на которые была щедра Корина и которые напоминали Эжену Малу хижину деда, из страха перед гневным, осуждающим взглядом.

Над другим, старшим, Эдгаром, он смеялся открыто иногда недоброжелательно, как над кем-то чужим, кто предал его род — глупый блеющий баран, случайно родившийся в стае волков.

Ален представлял собой тайну. Ален — это было третье звено, это было будущее, о котором отец ничего не знал, это был незнакомец, на которого он бросал украдкой опасливые взгляды.

Ален был продолжением истории. Первые главы ее написал Эжен и конца ее никогда не узнает.

Они шли рядом, вестник отца и подросток. Ален предложил нести ведерко с рыбой, и его спутник не возражал — молодой человек был ему за это благодарен.

Стало очень светло. Сияло веселое солнце. На хрупких пленках льда, покрывавших землю и тусклую траву, сверкали капельки воды.

— Запомни только, это был человек…

Бург хотел было еще что-то добавить, но промолчал, он тоже был застенчив, а его спутник подумал: «Это был настоящий человек, и он тебя очень любил».

В общем, он любил только Алена, потому что только этот сын не предал его.

Значит, это-то и нужно было понять?

И Ален в течение нескольких лет не замечал этого, жил особняком в доме, чьи тайны предпочитал не знать. Он жил как чужой рядом с этим человеком, который с тоской наблюдал за ним.