завистливо кружили чайки, испускавшие крики каждый раз, когда им удавалось поймать добычу.

— Надо думать, в этом деле была замешана какая-то бабенка. Об этом я узнал лишь потом, когда пошли сплетни.

Так бывало всякий раз. Никогда нельзя было толком узнать, что происходит. Боссы старались держать все в строжайшем секрете. Приходилось довольствоваться слухами и делать свои выводы.

— Помнишь папашу Розенберга?

— Того, что торговал сигаретами?

Эдди вспомнил лавчонку, где продавались сигары и газеты, как раз напротив «Эль Чарро». В те времена, когда Эдди еще собирал мелкие ставки для одного букмекера, ему часто приходилось устраиваться около лавчонки Розенберга. Тот об этом знал и иной раз посылал клиентов, довольствуясь небольшими комиссионными. Он и тогда уже был стар или по крайней мере казался Эдди старым.

— Сколько ему лет?

— Шестьдесят с небольшим. С некоторого времени он был на подозрении и за ним следили. Подозревали, что он оказывает услуги полиции. По крайней мере дважды в вечернее время к нему заходил сержант О'Мэлли. Придя в третий раз, О'Мэлли увел его к прокурору. Не знаю, правда ли, будто Розенберг выболтал что-то лишнее. Может быть, просто решили перестраховаться. Как раз в ту минуту, когда мы ухлопали Кармине, Розенберг вышел, чтобы закрыть лавку. Конечно, он мог нас опознать. Вот и решили от него избавиться.

Ничто не менялось. Живя в Бруклине, Эдди десятки раз слышал подобные истории, а потом читал об этом в газетах.

— На этот раз, не знаю почему, они не захотели, чтобы я участвовал в деле, и выбрали новичка, огромного рыжего парня по имени Джо.

— За рулем был Тони?

— Да, ты, наверное, читал, как все получилось. Видимо, Розенберг и вправду что-то сболтнул, так как к нему приставили телохранителя, человека в штатском, не из нашего района. Каждое утро ровно в восемь Розенберг открывал свою лавку. Рядом станция метро, а потому в этом месте всегда большое движение. Когда подъехала машина, старик что-то переставлял в витрине. Тут он и заработал три пули в спину. Должно быть, Джо заметил типа, вертевшегося рядом, и учуял в нем шпиона. А может быть, просто решил принять меры предосторожности. Так или иначе он уложил заодно и его, и раньше, чем толпа поняла, в чем дело, машина исчезла.

До Эдди доходили лишь смутные слухи об этом деле, но сцена была настолько знакомой, что он представил ее себе так же ясно, как если бы все происходило на экране.

Такую же сцену он впервые увидел в детстве, когда ему было четыре с половиной года. Из братьев Рико он один был свидетелем происшествия. Джино, которому не исполнилось и двух лет, ползал в то время на полу в комнате у бабушки, а Тони еще и на свете не было. В то время мать как раз донашивала его, и для нее за прилавком был поставлен стул.

Это была не та лавчонка, которую она содержала теперь. Тогда еще был жив отец. Эдди его хорошо помнил.

Это был мужчина с густыми темными волосами, большой головой и удивительно спокойным лицом.

Эдди он уже тогда казался старым, хотя ему было всего тридцать пять лет.

Отец не был уроженцем Соединенных Штатов. Он родился на Сицилии, близ Таормины, где еще подростком работал на канатной фабрике. В Нью-Йорк он приехал девятнадцатилетним парнем. Здесь ему пришлось переменить ряд профессий, по всей вероятности весьма скромных, так как это был мягкий, робкий человек со спокойными жестами и немного застенчивой улыбкой. Звали его Чезаре. Некоторые жители квартала еще помнили то время, когда он торговал на улице мороженым.

Тридцати лет Чезаре женился на двадцатилетней Джулии, только недавно похоронившей отца.

Эдди всегда подозревал, что ее выбор пал на Чезаре только потому, что кто-то должен был продолжать вести дело — торговать в лавке, в которой продавались овощи, фрукты и кое-какие бакалейные товары. Мать Джулии и тогда была уже очень тучной.

У Эдди сохранилось в памяти, как отец поднимал люк, находившийся у левого прилавка, и спускался в погреб, чтобы принести масла или сыру, а может, и мешок картофеля, который он тащил на плечах.

Это случилось во второй половине дня. Шел снег. Эдди с соседским мальчиком играл на улице перед лавкой.

Еще не совсем стемнело, но витрина уже была освещена.

Вдруг на улице поднялся шум, послышались пронзительные голоса, куда-то бежали люди.

Чезаре выскочил из лавки и встал возле своих корзин.

Кто-то из бежавших толкнул его. В то же мгновение раздались два выстрела.

Видел ли Эдди все это сам? Об этом столько судили и рядили в их доме, что его воспоминания не могли не смешаться с рассказами других.

Во всяком случае; он помнил, как отец поднял обе руки к лицу, закачался и рухнул на тротуар. Эдди мог поклясться, что видел своими глазами, как у отца снесло половину лица.

— От левой половины лица осталась одна дыра, — часто потом повторял он.

Должно быть, стрелявший был еще далеко, так как человек, которого он преследовал, успел юркнуть в лавку.

— Ведь он был молодой, правда, мама?

— Лет девятнадцати или двадцати. Ты не можешь его помнить.

— Да что ты! Я даже помню, что он был весь в черном.

— Тебе так показалось. Ведь уже темнело.

Сначала один полисмен, а за ним другой ворвались в лавку, даже не взглянув на тело Чезаре Рико. Джулия сидела на стуле за левым прилавком, скрестив руки на раздувшемся животе.

— Куда он побежал?

— Туда…

Она показала на дверь в глубине лавки, выходившую во двор. Семья Рико жила в очень старом квартале. За домами тянулись дворы со множеством закоулков, где торговцы ставили тележки, а у одного из соседских лавочников даже была там конюшня.

Кто вызвал по телефону «скорую помощь»? Никто этого так и не узнал. Прибыла санитарная машина. Эдди видел, как она свернула на их улицу и резко затормозила перед домом. Двое в белых халатах выскочили на тротуар, и только тогда на пороге появилась мать и кинулась к телу мужа.

Полисмены прочесывали весь квартал. Раз десять они пробегали через лавку. Задние дворы имели не меньше двух или трех выходов.

Прошло много лет, прежде чем Эдди узнал всю правду. Человек, за которым гнались, вовсе не удрал тогда через дворы. Когда он вбежал в лавку, люк от погреба был открыт. Джулия, узнав беглеца, знаком показала ему на погреб, затем опустила крышку и на это место поставила свой стул. Никто из полисменов об этом не догадался.

— Я не могла броситься к вашему бедному отцу! — неизменно заканчивала она свой рассказ.

Ее объяснение всем казалось естественным. Все соседи считали, что так и следовало поступить.

Тот парень оказался поляком, носившим странное имя. В ту пору он едва говорил по-английски. Долгие годы потом о нем ничего не было слышно.

Когда они снова увидели его, это был уже солидный, представительный человек, должно быть крупный босс, и звали его Сид Кубик. В его руках были сосредоточены ставки на бегах не только в Бруклине, но и в нижней части Манхаттана и даже в Гринич-Вилледже. Эдди стал работать на него.

После смерти мужа Джулии пришлось расстаться со старой лавкой и купить по соседству другую, где торговали конфетами и содовой водой. Ведь не женское это дело — таскать ящики с фруктами и корзины с овощами!

Сид Кубик, проходя мимо, частенько заглядывал к ней. Он называл ее мамаша Джулия, смешно произнося эти слова.

Братья, сидя в машине, молчали. Эдди заметил вдалеке на пляже красное пятно. Это была женщина