ласковое слово, перехватить хотя бы один взгляд. Она стояла на ступеньках, вся залитая лунным светом, стройная, крепкая, соблазнительная, и ему хотелось грубо схватить ее в объятия и, силой сломив ее сопротивление, покрыть поцелуями бледное равнодушное лицо и полуоткрытый рог. Вместо этого он сказал только:

— Не забудь — мы условились на завтра. Я зайду за тобой в десять.

Она взбежала по ступенькам и скрылась в фургоне, а он все стоял и смотрел ей вслед.

Когда он шел обратно, представление уже окончилось и из большого балагана повалил народ. Все смеялись, оживленно переговаривались, жестикулировали. Все возвращались к своим уютным, привычным домашним очагам, и все, казалось, были счастливы, довольны жизнью и собой. Радостно-приподнятое настроение Стефена сменилось необъяснимым чувством беспокойства, тревоги. Он не мог заставить себя вернуться в свой фургон, где его ждали насмешки Джо-Джо и храп Жана-Батиста. И он направился к городскому валу один.

В это пасмурное, безветренное утро Эмми удивила и порадовала его своей пунктуальностью. Она была почти готова, когда он зашел за ней, и через несколько минут они уже катили на велосипедах по направлению к Луаре. Анжер с его романскими крепостными стенами, тонким шпилем собора св. Маврикия и высокими аркадами здания префектуры таял в мерцающей дымке. Как всегда, Эмми помчалась вперед с бешеной скоростью, низко пригнувшись к рулю. Ноги у нее работали словно шатуны. Ей явно хотелось одного — оставить Стефена далеко позади. Он купил свой велосипед по дешевке из первого жалованья. Это была устаревшая модель, однако свежий воздух и здоровая деревенская пища восстановили силы Стефена, он заметно окреп за последнее время и, хотя на подъемах ему приходилось туго, все же выдерживал темп и не отставал от Эмми.

Но вот они свернули влево, проехали рощицу, и долина Луары открылась их взору во всем своем великолепии: широкая величественная река, вся залитая мирным солнечным светом, лениво катила свои воды мимо золотистых песчаных отмелей, маленьких изумрудно-зеленых островков и высоких, крутых, поросших ивняком откосов, где у причала дремали на воде плоскодонные баркасы. Выехали на извилистую тропинку, и колеса велосипедов стали увязать в песке. Эмми убавила скорость. За плотной стеной буковых зарослей мелькнули серые замшелые стены и остроконечные башни старинного замка.

Красота пейзажа ударила Стефену в голову, как вино. Хмелея от восторга, он взглянул на свою спутницу, хотел было что-то крикнуть, но благоразумно воздержался.

Около полудня они добрались до речного ресторанчика, где над входом в стеклянном ящике плавала среди густых водорослей большая рыба. Стефен предложил было позавтракать на свежем воздухе, но кабачок неотразимо притягивал к себе Эмми: она всему на свете предпочитала такого рода места, где всегда можно встретить какую-нибудь веселящуюся компанию, где царит непринужденная атмосфера, сыплются острые жаргонные словечки, звучит аккордеон. Кабачок оказался довольно уютным и не лишенным своеобразного очарования, но был на этот раз совершенно пуст, что немало порадовало Стефена: манера Эмми привлекать к себе внимание и вызывать чересчур откровенное восхищение была для него истинной пыткой. Они прошли по чисто выметенному каменному полу, уселись за деревянный некрашеный стол у окна, заросшего снаружи самшитом, и после небольшого совещания с хозяйкой заказали местное рыбное блюдо, которое она настойчиво рекомендовала отведать. Оно было подано им довольно скоро на огромном деревянном подносе: жаркое из мелкой луарской рыбешки, похожей на снетки и так основательно подсушенной, что она рассыпалась на части при первом же прикосновении вилки. К рыбе был подан жареный картофель и графин местного пива, которое нравилось Эмми.

— Славный завтрак, — сказал Стефен, оглядывая стол.

— Неплохой.

— Жаль, что ты не позволила мне заказать бутылочку вина.

— Я люблю это пиво. Оно напоминает мне о Париже.

— Даже в такой чудесный день?

— В любой день мне не надо ничего, кроме Парижа.

— А здесь… Здесь ведь тоже не так уж плохо?

— Могло бы быть и хуже.

Эмми никогда не отличалась преувеличенной восторженностью, но сегодня она была в превосходном расположении духа. Неожиданно она рассмеялась.

— Нипочем не догадаешься, что я получила сегодня утром. Цветы. Розы. Да еще с billet-doux.[26] От одного из офицеров.

— Вот как! — Лучезарное настроение Стефена слегка потускнело.

— Сейчас покажу. На роскошной бумаге и с монограммой. — Она снова рассмеялась, сунула руку в карман и вытащила смятый розовый листок. — Погляди.

Ему совсем не хотелось читать эту записку, но он побоялся обидеть Эмми и быстро пробежал глазами строчки, отметив про себя скрытую двусмысленность учтивых фраз, содержавших приглашение выпить аперитив на «Террасе» и поужинать после этого в «Стакане воды». Он молча возвратил Эмми записку.

— Мне кажется, это от капитана. Я видела его вчера в группе военных. Высокий, красивый, с усиками.

— Ну и что же? Думаешь принять приглашение? — как можно равнодушнее спросил Стефен, стараясь не проявлять своих чувств.

— Невозможно — вечером представление, а потом мы сразу уезжаем в Тур!

— А как же капитан? — настаивал Стефен. — И усики?

Его холодный сарказм задел ее за живое. Она редко краснела, но сейчас легкий румянец проступил на ее бледных почти до синевы щеках.

— Да ты что это воображаешь? Кто я, по-твоему, такая? Что для меня, в диковинку, что ли, эти провинциальные городки с их гарнизонами? Нет, покорно благодарю, меня на это не поймаешь.

Стефен молчал. Как ни боролся он с собой, как ни презирал себя, но ничего не мог поделать: ревность, против которой он был бессилен, захлестывала его, мутила рассудок. Одна мысль о том, что Эмми может отправиться куда-то вдвоем с этим неизвестным офицером, причиняла ему невыразимые муки. Но ведь она же заявила коротко и ясно, что не примет этого приглашения! Сказав себе, что надо быть благоразумным, он вымученно улыбнулся.

— Давай лучше погуляем у реки. — Всякий раз, когда они ссорились, первый шаг к примирению делал Стефен.

Он расплатился по счету, и они спустились к реке» Солнце, небывало горячее для этого времени года, пробилось сквозь тучи, и все вокруг засветилось и потеплело. Стефен очень любил солнце. Вода и солнце… Это были боги, которым он поклонялся. Эмми закурила сигарету и прилегла, раскинув руки, закрыв глаза, в тени ветвистой ивы, а Стефен уселся на открытом месте, на пригреве, и принялся набрасывать ее портрет. Он уже сделал с нее десятки набросков, и в каждом из них нашли отражение не только вся сила его влечения к ней, но и вся сложность, запутанность и противоречивость этого чувства — все его муки, его страсть, а порой и ненависть.

Стефен не был слеп, он видел ее эгоизм, бездушие и тщеславие, все ее пороки, которые побудили бы его отшатнуться с презрением от любого другого человека. Он понимал, что она едва выносит его, да и то, быть может, лишь потому, что ее практичный ум не упускает из виду grande propriete, которую «маленький аббат» может получить в наследство, а главным образом потому, что он не в силах был скрыть свою страсть, и она льстила Эмми, давала ей ощущение силы и власти над ним, а это было ей всего дороже. Эмми доставляла ему куда больше мук, нежели радости! И все же он ничего не мог с собой поделать. Он желал ее, она была необходима ему, как воздух, и чувство это, оставаясь безответным, росло день ото дня.

Подняв глаза от альбома, Стефен заметил вдруг, что Эмми уснула. Он невольно вздохнул — с раздражением и досадой. Отложив в сторону альбом и карандаш, он прошелся по берегу, затем, повинуясь