необычайная сладкая печаль. Когда я пришла домой, я даже не спросила, где мальчик: я пошла прямо к себе в комнату переодеться и сразу с одного взгляда увидела наглядное подтверждение тому, что у меня с Флорой все порвано. Все ее вещи были унесены из комнаты. Позже, когда я сидела у камина в классной и наша служанка мне подала чай, я не позволила себе спросить о втором моем воспитаннике. Он добился своего, получил свободу — пусть пользуется ею до конца! И он воспользовался ею, и проявилось это, по крайней мере, частично в том, что около восьми часов он вошел ко мне в классную и молча сел рядом. После того как поднос с чаем унесли, я погасила свечи и придвинула кресло поближе к огню: я ощущала смертельный холод, и мне казалось, что я уже никогда больше не согреюсь. Так что, когда Майлс появился, я сидела у огня, погруженная в свои мысли. На мгновение он остановился в дверях, как бы разглядывая меня, потом, словно для того, чтобы разделить эти мысли со мною, подошел и опустился в кресло по другую сторону камина. Мы сидели с ним в полном молчании, но я чувствовала, что ему хочется быть со мною.

Еще до того, как забрезжил новый день, я открыла глаза и увидела миссис Гроуз, которая подошла к моей кровати с дурными вестями. Флору так заметно лихорадило, что похоже, она заболевает: ночь она провела очень неспокойно, ее мучили какие-то страхи, и страшилась она чего-то, что было связано не с прежней гувернанткой, а вот с этой, теперешней. Она не против возможного появления мисс Джессел, а явно и ожесточенно не желает больше видеть меня. Разумеется, я тотчас же вскочила с кровати и стала обо всем расспрашивать, тем более что моя подруга, как видно, уже приготовилась вступить со мною в бой. Это я почувствовала, как только спросила ее, кому она больше верит: девочке или мне.

— Значит, она продолжает отрицать, что она видела, уверяет вас, что никогда ничего не видела?

Моя гостья пришла в сильное замешательство:

— Ах, мисс, не такое это дело, чтобы я стала наводить ее на такие мысли, и, признаться, не считаю это нужным. Она от этого прямо на глазах у меня постарела.

— О, я это и сама вижу. Она возмущается — подумать, такая благородная девочка, а ее смеют подозревать в лживости, оскорбляют ее. Выдумали — «мисс Джессел!» — и чтобы она… Разыгрывает из себя этакую благопристойность, негодница! Уверяю вас, впечатление, которое она на меня произвела вчера, это что-то странное, совершенно невероятное, ни на что не похожее! И я раз навсегда решила: конечно, разговоров с ней больше быть не может.

Как ни чудовищно и непонятно было все это для миссис Гроуз, она сразу притихла и тут же согласилась со мной с такой готовностью, которая явно показывала, что за этим что-то кроется.

— Я, по правде сказать, думаю, мисс, что она этого и сама не хочет. Уж так высокомерно она это говорит!

— Вот в этом высокомерии, — заключила я, — в нем-то все и дело.

О да, глядя на лицо моей гостьи, я представляла себе ее вид и многое другое.

— Она то и дело спрашивает, как я думаю, не придете ли вы.

— Понимаю, понимаю, я же ведь сама очень много сделала, чтобы в ней это прорвалось. А обронила она после вчерашнего хоть слово о мисс Джессел, кроме того, что она ведать не ведает ни о каких таких ужасах?

— Ни единого, мисс. И вы сами знаете, — добавила она, — я ведь еще у озера поняла из ее слов, что, по крайней мере, тогда там никого не было.

— Вот как! И конечно, вы и сейчас этому верите?

— Я не спорю с ней. А что еще я могу сделать?

— Ровно ничего! Вам приходится иметь дело с такой умницей! Они — я хочу сказать, эти двое, их друзья, — сделали их обоих такими умниками, каких свет не создавал; на этом-то они так ловко и играют! У Флоры теперь есть на что жаловаться, и она это доведет до конца.

— Да, мисс, но до какого конца?

— Ну, пожалуется на меня дядюшке. Изобразит меня такой гадиной…

По выражению лица миссис Гроуз я живо представила себе все это, и у меня сердце екнуло — она смотрела на меня так, как будто видела их обоих.

— А ведь он о вас такого хорошего мнения!

— Все-таки странно, если подумать, — усмехнулась я — что он прибег к такому способу показать мне это. Но все равно. Конечно, Флоре только и нужно отделаться от меня.

Моя подруга честно подтвердила:

— Не видеть вас больше никогда в жизни.

— Так вы затем и пришли ко мне, чтобы поторопить меня с отъездом? — спросила я. Но прежде чем она успела ответить, я остановила ее. — Мне вот что пришло в голову, и, по-моему, так будет лучше. Я считала, что мне надо уехать, и в воскресенье я уже почти на это решилась. Но это не то. Уехать должны вы. И взять с собой Флору.

Моя подруга задумалась.

— Но куда же мы…

— Прочь отсюда. Прочь от них. И самое главное сейчас — прочь от меня. Прямо к ее дядюшке.

— Только чтобы пожаловаться на вас?…

— Нет, не только. А для того еще, чтобы оставить меня с моим лекарством.

Она все еще колебалась.

— А какое же у вас лекарство?

— Прежде всего ваша преданность. И еще — Майлс.

Она уставилась на меня.

— Вы думаете, он?…

— Воспользуется случаем отречься от меня? Да, я и это допускаю. Но все-таки я хочу рискнуть, я хочу попробовать. Уезжайте с его сестрой как можно скорее и оставьте меня с ним одну.

Я сама удивлялась, сколько у меня еще сохранилось мужества, и поэтому несколько растерялась, когда она, несмотря на явное подтверждение этого, все еще продолжала колебаться.

— И вот что еще, — продолжала я, — конечно, до ее отъезда они ни в коем случае не должны видеться, ни на минуту.

И тут мне пришло в голову, что, может быть, несмотря на то, что Флору с той минуты, как она вернулась с озера, держат взаперти, мы с этим уже опоздали.

— Вы не думаете, что они уже виделись? — тревожно спросила я.

Она вспыхнула.

— Ах, мисс, уж не такая я безмозглая дура! Если я раза два-три и вынуждена была оставить ее, то всякий раз с кем-нибудь из служанок, а сейчас, хоть она и одна, я ее заперла на ключ. А все-таки… все- таки! Слишком многого надо было опасаться.

— Что все-таки?

— Ну, вы так уверены в маленьком джентльмене?

— Ни в ком я не уверена, кроме вас. Но со вчерашнего вечера у меня появилась надежда. Мне кажется, он хочет вызвать меня на откровенность… Я так этому верю — бедный мой, гадкий, прелестный, несчастный мальчик! Он хочет высказаться. Вчера вечером мы сидели с ним у камина молча два часа, и мне все казалось, он вот-вот заговорит.

Миссис Гроуз, не отрываясь, смотрела в окно на хмурый занимающийся день.

— Ну и что же, заговорил он?

— Нет, я все ждала и ждала и, признаться, не дождалась. Так и не прервав молчания, даже не обмолвившись о сестре, об ее отсутствии, он поцеловал меня, и мы разошлись спать. Но все равно, — продолжала я, — если она увидится с дядей, я не могу допустить, чтобы дядя увиделся с ее братом, так как дела приняли сейчас такой оборот, что мальчику надо дать еще немного времени.

Как раз этому больше всего и противилась моя подруга. И мне было не совсем понятно почему.

— Сколько это, по-вашему, «еще немного времени»?