эти пустынные дали. Тогда он тосковал по здешней жизни. Теперь, дрожа от холода, он тоскует по тамошней жизни.

Когда пурга улеглась, он вылез, голодный, из берлоги.

Остальные медведи куда-то исчезли. Фрама больше не ждет готовый обед, как раньше, когда он поражал и пугал их своими сальто-мортале. Может быть, медведи ушли в им одним известные места, где в полыньях еще высовывают головы моржи и тюлени? А может, они залегли в берлогах, где у них припасено мясо, и ждут в сонном оцепенении, когда на краю небосклона снова покажется полярное солнце?

Один, мучимый голодом, Фрам шарит по щелям между скал. Его сопровождает в лунном свете лишь собственная тень. Все следы замело. И все равно они были старые. Ни одного свежего следа.

Пустыня.

Безмолвие.

Сверху смотрит стеклянная, неподвижная луна.

Фраму хочется поднять вверх морду и завыть по-волчьи.

Здесь нет никакой меры времени — он не знает, долго ли еще ждать конца этой бесконечной ночи.

В черном отчаянии он спускается на лед и бредет без цели, куда глаза глядят. Ему теперь безразлично куда идти, лишь бы избавиться от жуткого одиночества. Быть может, ледяной мост соединяет этот остров с другим? Может, где-нибудь существует остров, где все же больше жизни, чем здесь?

Зачуяв пургу, он, как умел, строил себе из снега убежище и, лежа в нем, часами ждал, когда стихнет ветер. Потом долго разминал онемевшие ноги, повернувшись спиной к северному сиянию: чудо это не согревало его, не могло утолить его голод.

Сколько времени он брел по льду? Неделю? Две? Больше?

Кто его знает!

Иногда ему хотелось растянуться на ледяном ложе и больше не вставать, даже не поднимать головы, так он был изнурен.

Но остатки воли все же заставляли его встряхнуться. Собрав последние силы, Фрам вставал на задние лапы и принюхивался к ветру: не принесет ли он хоть далекого дыхания земли, запаха живой твари, а может быть, и человека?.. Холодный ветер больно резал ноздри, но ничего ниоткуда не приносил.

Заплетающимися шагами Фрам шел дальше, к неведомой цели. Шел, опустив голову, не вглядываясь в дали. Поэтому он не сразу заметил, когда в лунном свете на горизонте показалась синеватая полоска, и не ускорил шага. Другой берег, другой остров… Что ждет его там? Опять, верно, медведи, которые скалятся и убегают при его приближении. Неужели он так и не найдет себе товарища, друга? А ведь, кажется, пора уже. Фрам не терял надежды…

Не глядя вокруг, он вскарабкался по крутому ледяному берегу. Лунные лучи падали косо. Рядом с ним ползла его тень. Она была его единственным спутником в этой пустыне, лишь с ней делил он свое одиночество.

С ней, со своей верной тенью, он изъездил немало теплых стран. Она одна знает, где они побывали, какие люди живут за рубежом полярной ночи, какой там бархатный песок, какие сады, где цветет сирень и растет коротенькая, мелкая, мягкая, как постель, трава, на которой усталой тени было так хорошо отдыхать у его ног.

Косо падали лунные лучи.

А с другой стороны шагала рядом тень Фрама, его верная, неразлучная подруга среди жуткого одиночества полярной ночи. Повернув голову, не глядя себе под ноги, Фрам следит теперь только за движениями своей тени по льду. Поднимет он лапу — поднимет и она; ускорит шаг — ускорит и она; качнет головой — качнет и она.

Но вот тень остановилась с поднятой лапой. Она встретилась с другой тенью.

Та, другая тень, маленькая, черная, прыгала и танцевала.

Фрам повернулся к луне и вскинул глаза — посмотреть, кому же принадлежит эта новая, игривая тень.

В лунном свете на макушке высокой скалы плясал и прыгал белый медвежонок.

Но Фрам тотчас же понял, что это лишь обманчивая видимость. Положение медвежонка на макушке скалы было совсем не таким веселым. Как и зачем он туда забрался, было известно лишь ему одному. А теперь у него не хватало храбрости слезть. Когда медвежонок пробовал спуститься, лапы его скользили по обледенелому камню, он испуганно цеплялся за скалу когтями и подтягивался обратно. Потом скуля и дрожа от страха, кое-как возвращал себе утерянное равновесие.

При виде этого малыша в беде Фраму стало весело.

Он поднялся на задние лапы и, прислонившись плечом к скале, сделал медвежонку лапой ободряющий знак:

— А ну, глупыш! Прыгай, не бойся! Гоп! У меня в жизни бывали положения потруднее!

Медвежонок трусил.

Сам Фрам, по-видимому, не внушал ему никакого страха. Наоборот, малыш, казалось, обрадовался и ему не терпелось поскорее слезть со скалы, чтобы с ним познакомиться. Зато высоты, куда его занесло, он явно боялся.

Фрам снова подал ему знак, на этот раз обеими лапами:

— Смелее, бесенок! Дядя поймает тебя, как мячик.

Медвежонок закрыл глаза и съехал со скалы на спине. Фрам поймал его лапами, поставил перед собой на снег, потом отступил на шаг, чтобы лучше видеть, с кем свела его судьба.

Медвежонок смотрел на него снизу.

А Фрам на него сверху.

— У тебя, кажется, симпатичная рожица, — дружелюбно проурчал он.

— А ты, кажется, славный дядя! — казалось, отвечало радостное урчание медвежонка.

После этого по медвежьему закону они обнюхали друг друга нос к носу, чтобы лучше познакомиться.

Малыш потерся мордочкой о морду Фрама и даже позволил себе неуважительно лизнуть его в нос, проявляя бурный восторг.

Их тени спутались на снегу. Маленькая тень прыгала и вертелась вокруг большой, сливалась с ней и, снова отделяясь, возвращалась на место.

Фрам погладил своего нового друга лапой по темени, как он когда-то ласкал детенышей человека, подзывая их и делясь с ними конфетами.

Медвежонок не отскочил, не заворчал, а, наоборот, казался очень довольным такой лаской.

Растроганный Фрам почесал у него под подбородком, потом приподнял его, чтобы заглянуть ему в глаза. Вся его горечь рассеялась. Наконец-то он встретил родича, который не показывает ему клыков и не удирает от него во всю прыть!

— А теперь надо придумать тебе кличку, — проурчал он, опуская медвежонка на снег и глядя на него с нежностью. — Кажется, я уж придумал. Нрав у тебя, видно, неугомонный, забрался ты куда не следовало, потому я назову тебя «Непоседой». Это звучит не очень красиво, зато подходит тебе в самый раз, дорогой мой Непоседа! Не огорчайся, потому что быть Непоседой все же лучше, чем быть Пустоголовым…

Медвежонок не знал, что стал Непоседой, так как не понимал урчания Фрама. Зато он тотчас же постарался оправдать свою кличку и стал цепляться за взрослого дядю, чтобы тот опять взял его «на руки». Видно, ему впервые пришлось испытать это удовольствие и теперь захотелось еще.

— Нет, дружок! — проурчал Фрам. — Нечего привыкать! Ты, я вижу, уже большой. И, вообще, для медвежонка стыдно проситься на руки. Хочешь лазить? Пожалуйста, вот глыба льда! Или карабкайся вон на ту скалу.

Медвежонок понял, что его на руках носить не станут, и быстро свыкся с мыслью, что придется идти самому.

Фрам посмотрел на него с грустью. От людей он научился осторожности.

Радость их встречи могла оказаться преждевременной, а дружба недолговечной. Из-за скалы могла в любой момент появиться медведица, ощериться и броситься на него с ревом и воем. И тогда ему опять