сработал? Не тот человек? Случайное совпадение, разыскали как беглого – тоже не верится.

Выдаст ли его Василий Иванович? Какой смысл? Все сделано чужими руками, ничего на себя Василий Иванович не возьмет, будет все отрицать.

Опасен Юра, может проболтаться о ключах. Это уже серьезно: взять ключи от квартиры, где совершены сначала кража, потом убийство. Возможно, Юра уже проболтался. Клянется, что нет, – грош цена его клятвам. Законченный маленький негодяй, отца родного продаст. Аморальная молодежь!..

Он кругом обманут. Обманули Шаринец, Юра, люди, выведшие его на Василия Ивановича, сам Василий Иванович, так глупо севший в тюрьму.

Круг смыкается, надо спешить, пора кончать с фабрикой, исчезнуть, улетучиться. Сегодня грузится второй вагон, нужна минимум неделя, чтобы отгрузить еще три. Есть ли у него эта неделя? Должна быть. Слишком далеко зашло, чтобы он отказался от приза. Неделю Василий Иванович уж во всяком случае продержится. А пока Юра один, все это оговор, клевета, ревность к Люде Зиминой, ничего более…

Неделя у него есть, и надо торопить Красавцева.

Приняв такое решение, Валентин Валентинович отправился на фабрику.

Кончалась погрузка его вагона. Все шло нормально. Красавцев и Панфилов были спокойны. Ничто не предвещало осложнений. Но, разговаривая в отделе сбыта с Красавцевым, Валентин Валентинович посмотрел в окно и увидел идущего к фабрике человека.

– Свиридов, следователь, – сказал Красавцев.

У Свиридова много оснований появиться на фабрике, он ведет следствие по делу об убийстве инженера Зимина. И все же Навроцкий принял единственно правильное решение: пока Свиридов переговорит с директором, потом с Красавцевым, пройдет минут сорок, ну, хотя бы полчаса. Один вагон еще можно спасти.

На складе он сунул Панфилову пятерку, расписался в получении товара, взял накладные и вышел на товарный двор.

Пыхтел паровозик, составитель опломбировывал вагоны. Навроцкий и составителю и машинисту сунул по рублю… Паровозик дал гудок… Состав тронулся. Валентин Валентинович вышел за ними из фабричных ворот.

Минуя окраинные склады, пакгаузы, фабрики и заводы, маленький состав медленно уходил вперед, к товарной станции.

Навроцкий смотрел ему вслед. Хорошая операция сорвалась. Жалко! Но ничего… Эти склады, пакгаузы, фабрики и заводы – все будет принадлежать ему, его время придет, важно еще немного продержаться…

Валентин Валентинович оглянулся на фабрику. Хорошая операция предстояла. Жалко, ничего не скажешь, жалко. Но так сложились обстоятельства, он в этом не виноват.

В это время на Ярославском вокзале Миша провожал Эллен.

Гудели паровозы, из-под колес с шипеньем вырывались клубы пара, смазчик стучал молотком по буксам вагонов – вечные сигналы дальней дороги, тоскливого расставания.

Игорь и Сергей уходили к багажному вагону, проверяли, как грузится цирковое оборудование.

– Когда вернетесь? – спросил Миша.

– Не знаю. Лето пробудем в Мурманске, на зиму еще ничего не известно.

– Значит, еще год не увидимся?

– Приеду, а ты уже студент.

– И, может быть, предпоследнего курса, – засмеялся Миша.

– Не исключено. – Эллен тоже засмеялась.

Она была очень красива, все смотрели на нее. Но она не смотрела ни на кого.

– Будет время, черкни пару слов мне, Генке, Славке…

– Я такая неохотница писать, не надейся… Ну как, поймали вы своих жуликов?

– В общем, да.

– Неужели этот любитель букетов – бандит?

– В прямом смысле, может быть, не бандит. А вообще-то – бандит.

– Что-то сложно для меня…

– Люди гибнут за металл…

Не глядя на Мишу, Эллен будничным голосом сказала:

– Знаешь, Миша, я выхожу замуж.

Всегда все важные новости она сообщала таким будничным голосом.

Сохраняя полное самообладание, Миша ответил:

– Да? Поздравляю! За кого, если не секрет?

– За Сережу, за своего партнера.

– Цирковая традиция? – попытался шутить Миша.

Она тоже пыталась шутить:

– Ну конечно… – Она показала на небо, подразумевая купол цирка: – Ведь он там, наверху, держит меня в зубах. Жену будет держать крепко, не уронит.

– Тогда я за тебя спокоен.

Так они шутили, как и положено воспитанным людям. Миша достойно встретил крушение своей первой любви. Во взгляде Эллен он уловил даже некоторую разочарованность, она ожидала потрясения. Потрясения не будет.

Раздался третий звонок.

Игорь и Сергей попрощались с Мишей и вошли в вагон.

Эллен задержалась на площадке и, улыбаясь, помахала Мише. Потом не дожидаясь отправления поезда, ушла, может быть, для того, чтобы не мешать другим входить в вагон.

Но Миша дождался отправления поезда, тот медленно вытягивался из-под крыши вокзала и наконец скрылся, вильнув длинным закругленным хвостом.

Миша вспомнил тот, другой поезд на станции Бахмач, увозивший эшелон туда, где сверкающая путаница рельсов сливалась в одну узкую стальную полоску, прорезавшую горбатый туманный горизонт. Перед глазами его снова возникали красноармейцы. Матрос Полевой в серой солдатской шинели и мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар…

Сейчас, как и тогда, к горлу подкатывал тесный комок…

Но непозволительные слезы не показались. Детство кончилось… Эллен – это тоже его детство, маленькая циркачка, так поразившая когда-то его воображение.

Он вышел из вокзала на Каланчевскую площадь и по Мясницкой, через центр, поехал к себе, на Арбат.

Идти домой не хотелось, и он прошел на задний двор.

Ребята играли в волейбол.

Возле корпуса на асфальте сидел Витька Буров, стриженный под машинку, бледный и худой.

– Привет! – сказал Миша.

– Привет! – ответил Витька.

Кончилась партия, команды стали меняться местами.

– Примите нас, – сказал Миша.

– Становитесь! – сказал Генка.

Миша и Витька Буров перешли на площадку, и игра возобновилась.