все, чтобы понравиться еще меньше. Дурацкий характер! Вместо того чтобы завоевать ваши симпатии, я наоборот, углубляю ваши антипатии. Кстати, – неожиданно спросил он, – почему я вам не нравлюсь?

Его болтовня раздражала Мишу, он чувствовал скрытое издевательство и сухо ответил:

– Какая разница? Мне, например, безразлично, нравлюсь я вам или нет.

– Вы не считаетесь с мнением других людей?

– Считаться с мнениями других вовсе не означает всем нравиться.

– И все же я вам не нравлюсь, признайтесь! – настаивал Навроцкий.

– Да, не нравитесь.

– За что именно, интересно узнать?

– Вы получили вагон мануфактуры. Помните, я помогал толкать этот вагон?

– Конечно, помню.

– Зимин велел этот вагон задержать, но вагон отправили, а Зимину сказали, что не успели задержать.

– Кто сказал?

– Кладовщик Панфилов.

– А я при чем?

– Вы вместе с Панфиловым и Красавцевым обманули Зимина.

– Ах, Миша, Миша, – улыбнулся Навроцкий, – и по таким вещам вы судите о людях?! Хотите знать правду? Да, все сделали с моего ведома. Больше того – по моему настоянию. Судите сами. С великими трудами добыл я вагон мануфактуры, обил десятки порогов, вырвал сотни резолюций. Наконец товар мне выдан, я его оплатил, получил железнодорожный вагон, тоже, между прочим, не без труда, телеграфировал в Батуми, что отгружаю товар. И вдруг, в последнюю минуту, Зимин приказывает задержать вагон, по видимому, для того, чтобы передать его другому агенту, возможно, более настойчивому, более предприимчивому или более знакомому. А я должен начинать все сначала, опять ждать месяц или два. Какой же я после этого снабженец? Лопух, дурак и бездарь!

Они шли мимо темных, но знакомых витрин. Миша молчал. В рассуждениях Навроцкого была своя логика. Впрочем, логика была и в рассуждениях Панфилова. Чужая логика.

Валентин Валентинович продолжал:

– Представьте: вы директор швейной фабрики, ждете вагон мануфактуры, иначе фабрика не может работать. А ваш уполномоченный, тюфяк, чурбан, проворонил этот вагон, уступил его неизвестно кому, и фабрика должна остановиться. Будете вы держать такого уполномоченного?

– Допустим, вы защищали интересы своего предприятия, – сказал Миша. – А Красавцев? Панфилов?

Они стояли во дворе, в глубоком темном колодце, образованном корпусами дома. Несколько окон еще светились.

Валентин Валентинович раздел руками:

– О Красавцеве я ничего не знаю.

Не хочет говорить о Красавцеве. А ведь встречался с ним в ресторане. Все врет, все придумывает.

– А Панфилов? Почему Панфилов защищал интересы вашего предприятия, а не выполнил приказ своего инженера? Вы с ним вступили в сделку, дали взятку. Он взяточник, а вы взяткодатель.

Удар был точный. Прямолинейность этих мальчиков может быть опасной.

Обдумывая каждое слово, Валентин Валентинович сказал:

– Взятки я ему не давал. Просто Панфилов не хотел лишней волокиты и был, между прочим, прав: задержка вызвала бы много осложнений – простой вагона, штраф, неустойку и так далее и тому подобное… Но предположим, чисто теоретически, что было по другому: я что-то дал Панфилову, пятерку, десятку; допустим, дал. Ну и что? Ведь мануфактуру я получаю не для себя, а для государственного предприятия.

– Это вопрос не денежный, а моральный, – возразил Миша. – За десятку человек продает честь и совесть.

– Да ничего я ему не давал! – закричал Навроцкий. – Вы заблуждаетесь!

– Я ничего не утверждаю, – ответил Миша, – не видел и потому не утверждаю. Вы у меня спросили: почему вы мне не нравитесь, я вам ответил.

Валентин Валентинович задумчиво проговорил:

– Да, с такими принципами, с такой прямолинейностью вам будет трудно жить, Миша…

В ночной тишине глухо, но близко и отчетливо раздался выстрел.

– Вы слышали? – Валентин Валентинович повернулся в ту сторону, откуда послышался выстрел.

– Как-будто выстрел, может быть, пугач?.. – сказал Миша.

– Нет, не пугач, – встревожено произнес Валентин Валентинович, – это не пугач!

Миша показал на подъезд Зиминых:

– Вроде бы оттуда.

– Посмотрим! – решительно проговорил Валентин Валентинович и быстрым шагом направился к подъезду.

Они вошли в подъезд и услышали, как кто-то бежал по лестнице.

– Они побежали наверх, – сказал Миша и, перескакивая через две ступеньки, кинулся вдогонку.

– Осторожно, Миша, они вооружены! – закричал Валентин Валентинович и побежал за ним.

Они пробежали несколько этажей и остановились, прислушиваясь. Топота уже не было слышно.

– Ушли на чердак, – сказал Миша.

И вдруг до них донесся крик:

– Папа, папа…

Они поднялись еще на этаж и увидели в дверях квартиры Андрея Зимина, босого, в трусах и майке. Размазывая кулачками слезы по лицу, он повторял:

– Папа, папа…

В коридоре на полу лежал Николай Львович.

– Зажгите свет! – крикнул Навроцкий.

Миша повернул выключатель.

Валентин Валентинович наклонился над Зиминым, увидел струйку крови на куртке и на полу.

– Звоните соседям! Срочно врача, милицию!

Соседи уже толпились на площадке, заглядывали в квартиру, полуодетые фигуры, испуганные, заспанные лица…

– Товарищи! – сказал Валентин Валентинович. – Есть ли поблизости врач?

– Во втором подъезде. Илья Борисович, – ответила соседка.

– Сходите за ним, побыстрее, пожалуйста!

– Сейчас, пальто накину.

– Товарищи мужчины, бегите к дворнику! У кого есть телефон, звоните в милицию!

Валентин Валентинович действовал быстро, решительно, все подчинялись ему. Сверху и снизу, разбуженные шумом, подходили жильцы, толпа заполнила площадку.

– Я услышал выстрел, разбудил Соню, говорю: слышишь, стреляют!

– Я дремала, но сквозь сон тоже слышала выстрел. Потом – топот ног по лестнице.

– Они вверх побежали.

– Наоборот, вниз.

– Человека застрелили, в собственной квартире, какой ужас!.. Но побежали наверх.

– Бандиты! Они вниз побежали. Зачем наверх? На крышу? На небо?

Валентин Валентинович сказал: